— Счастливого тебе Рождества, малышка! Наилучшие пожелания от Санта-Клауса!

И девятилетняя Норма Джин широко разинула рот и распахнула глаза от страха и изумления, и фотографы — все до единого мужчины — приняли это за выражение восхищения. И один из них крикнул:

— Так и смотри, милая! Улыбочку! — И — щелк, щелк; шелк — замигали вспышки. И Норма Джин совершенно от них ослепла и не смогла улыбнуться в камеры, как следовало бы улыбаться, когда тебя снимают для «Вэраэти», «Лос-Анджелес таймс», «Скрин уорлд», «Фотогрэфи», «Пэрейд», «Пикс» или же для раздела новостей в Ассошиэйтед Пресс. Как положено улыбаться, когда смотришь на своего Волшебного Друга в Зеркале, как умела она улыбаться дюжиной разных способов, известных только ей. Просто Друг в Зеркале покинул ее в тот миг, она вспугнула его своим изумлением, никогда больше не буду ничему удивляться, клянусь!

А в следующий миг ее уже спустили с возвышения, с этого почетного места, и она вновь стала сиротой, одной из самых маленьких девочек-сироток, и матрона в униформе грубо подтолкнула ее в спину. И Норма Джин присоединилась к цепочке других детей, которые поднимались наверх, в спальню.

Уже по дороге они в нетерпении стали срывать обертки с рождественских подарков, разбрасывать повсюду клочки блестящей ярко-красной бумаги.

Это была плюшевая игрушка, для ребенка лет двух-трех или четырех; Норме Джин было вдвое больше, однако ее страшно растрогал этот «полосатый тигренок» — размером с котенка, сделанный из мягкой пушистой ткани. Его хотелось приложить к щеке, потереться о него. Хотелось прижимать к себе, мять, тискать, уложить с собой в постель. У него были золотистые глаза-пуговки, смешной плоский нос, упругие белые усы, а сам он был весь в оранжево-черную полоску. И еще у тигренка имелся изогнутый дугой хвостик с проволочкой внутри, и его можно было двигать вверх и вниз, и похож он был на вопросительный знак.

Мой полосатый тигренок! Мой рождественский подарок…

От Него.

Палочку-леденец и яблоко на палочке отобрали у Нормы Джин девочки постарше. Прямо там, в спальне, и тут же жадно сгрызли все.

Ей было все равно. Она любила своего полосатого тигренка.

Но и тигренок тоже исчез через несколько дней.

Она была осторожна, прятала его в постели, зарывала вместе с куклой в тряпки, глубоко-глубоко. И тем не менее однажды, придя после уроков в спальню, Норма Джин обнаружила, что вся ее постель перевернута, а тигренок исчез. (Куклу никто не тронул.) После Рождества в сиротском приюте было полно в точности таких же полосатых тигрят, а также — панд, кроликов, собачек и кукол. Их получили в подарок дети помладше, старшим же дарили ручки, коробки цветных карандашей, разные игры. Но даже если б Норма Джин и узнала своего тигренка, у нее все равно не хватило бы смелости заявить на него свои права или же просто выкрасть, как кто-то украл его у нее.

Зачем обижать другого человека? Достаточно того, что ты и так обижен судьбой.

Кто будет веровать и креститься, спасен будет;

А кто не будет веровать, осужден будет.

Уверовавших же будут сопровождать Мои знамения;

Именем Моим будут изгонять бесов;

Будут говорить новыми языками;

Будут брать змей;

И если что смертоносное выпьют, не повредит им;

Возложат руки на больных, и они будут здоровы.

Иисус Христос[21]

Любви Божественной всегда не хватало и не будет хватать каждому человеку.

Мэри Бейкер Эдди[22]«Священное Писание как ключ к науке и здоровью»

1

— Норма Джин, твоя мама попросила еще один день на размышления.

Еще целый день! Но голос доктора Миттельштадт звучал так ободряюще. Она была не из тех, кто склонен сомневаться, выказывать слабость или беспокойство. И в ее присутствии тебе тоже полагалось излучать оптимизм. Ты должна была отбросить все негативные мысли. И Норма Джин улыбнулась, а доктор Миттельштадт продолжила пересказывать ей мнение главного врача психиатрической клиники в Норуолке, которое сводилось к тому, что теперь Глэдис Мортенсен уже «менее подвержена маниям и галлюцинациям», менее «склонна к агрессии». И есть надежда, что на этот раз, в третий раз, Глэдис Мортенсен примет разумное решение и даст официальное разрешение на удочерение Нормы Джин.

— Потому что, вне всякого сомнения, твоя мама любит тебя, дорогая, и желает тебе только счастья. Желает только самого хорошего, как и все мы. — Тут доктор Миттельштадт умолкла и вздохнула, а потом добавила с настойчивостью, не допускающей возражений: — Ну что, дитя мое, помолимся вместе?

Доктор Миттельштадт была ярой сторонницей «Христианской науки», однако не навязывала никому своих убеждений. За исключением разве что тех девочек, что были у нее «в фаворе», да и то делала это очень деликатно и малыми дозами, как кормят долго голодавших людей.

За четыре месяца до этого, когда Норме Джин исполнилось одиннадцать, доктор Миттельштадт, вызвала ее к себе в кабинет и подарила книгу Мэри Бейкер Эдди «Священное Писание как ключ к науке и здоровью». На внутренней стороне обложки красовалась надпись, сделанная безупречным почерком доктора Миттельштадт:

Норме Джин в день ее рождения!

«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною». Псалом XXIII, 4.

Эта великая американская Книга Мудрости изменит твою жизнь, как изменила мою!

Эдит Миттельштадт, докт. фил.

1 июня 1937

Каждую ночь Норма Джин читала эту книгу перед сном, и каждую ночь, глядя на надпись, говорила шепотом: Я люблю тебя, доктор Миттельштадт. И считала эту книгу первым настоящим подарком в своей жизни. И тот день рождения запомнился ей как самый счастливый день с того момента, как она попала в сиротский приют.

— Мы будем молиться, чтобы она приняла верное решение, дитя мое. И чтобы Отец наш дал ей силы принять это единственно правильное решение.

Норма Джин опустилась на колени на ковер. Доктор Миттельштадт, страдающая артритом, осталась сидеть за столом, низко склонив голову и сложив руки в молитвенном экстазе. Ей было всего пятьдесят, но отчего-то она очень напоминала Норме Джин бабушку Деллу. То же таинственное обилие бесформенной женской плоти в местах, не стянутых корсетом, те же огромные отвислые груди. Такое же добродушное красноватое лицо, поседевшие волосы, толстые ноги с набухшими венами в специальных лечебных чулках. И эти глаза, они смотрят печально и одновременно — с надеждой: Я люблю тебя, Норма Джин. Как родную дочь.