Фурнье, в недавнем прошлом капитан сверхсрочной службы, писал экзотические пейзажи в сумрачном закутке на улице Ламарк, заваленном огромными чемоданами, охотничьими ружьями и красками. Из его рассказов о путешествиях Мак-Орлан почерпнул немало деталей для своих книг… У Флоро, прозванного Фило, не было особых способностей к живописи, но он переделал под мастерскую магазинчик на улице Оршан. Любитель поговорить, он давал приют всем бездомным, способным терпеливо слушать его рассказы. А нафантазировать он мог немало! Не беря в руки кисть, он с удовольствием описывал композиции, которые вот-вот запечатлеет на полотне: изобилие нимф, богинь, фавнов… Он мечтал расписать купол Пантеона! В свою мастерскую он приглашал маленьких распутниц, якобы чтобы попозировать, но занимался только тем, что задирал им юбки. Одна из таких натурщиц, приведенных с площади Тертр, увековечена Пикассо в картине «Линда, цветочница», купленной Гертрудой Стайн.

Среди этих персонажей выделялся Жюльен Кале, чье имя осталось в легендах Холма. Писатель и поэт, он состоял при ничтожной должности секретаря суда. Тем не менее, обладая некоторыми способностями, он не хотел делать ничего другого, кроме как, вернувшись вечером из суда, рассказывать в бистро разные истории. И вот, развлекая своих друзей, он обнаружил свое истинное призвание — хозяин трактира! В Сент-Сир-сюр-Морен, маленькой деревушке Иль-де-Франс, обжитой Жоржем Дэле, куда потом переехал Мак-Орлан, Кале купил несколько домиков и открыл «Трактир крутых яиц и торговли». А на вывеске уточнил:

Заведение имело огромный успех. Со всего Холма в Сент-Сир-сюр-Морен съезжались желающие поиграть в бутылочку, посоревноваться в хождении на руках. Заботясь и о столе, и о развлечениях, Жюльен Кале с неистовством Эрика Сати преподносил клиентам «стильные колбасы, крутые, неразбиваемые яйца, кус-кус, а также… бег в мешках, охоту на лягушек, конкурс по изготовлению искусственных цветов». Это продолжалось до 1914 года. После войны трактир стал одним из обычных объектов монмартрского карнавала.

В ряду сих удивительных персонажей есть еще одна необыкновенная личность: Жорж Бренденбург. Вламинк покатывался, рассказывая о приключениях этого журналиста-юмориста, писавшего для «Курье франсэ», одной из лучших развлекательных газет Прекрасной эпохи. Приходится отметить, что ни Пикассо, ни Брак, ни Грис, ни Ван Донген, долго жившие на Холме, даже не потрудились оставить воспоминания, в то время как Вламинк, живший в пригороде, создал живую хронику жизни Монмартра начала века. Прирожденный рассказчик, он обладал редкостным даром сохранять в памяти самые характерные детали и факты.

Бренденбург, ставший дадаистом раньше, чем появилось это слово, придумал «философию дыры», суть ее проста: «Человек приходит в мир через дыру, через дыру дышит, питается, в дыру уходит».

В 1898 году он выставил свою кандидатуру на муниципальных выборах по XVIII округу. Плакаты с его программой, расклеенные по всем стенам Холма, в качестве первоочередных задач провозглашали: «Ликвидация на всех картинах, изображающих Адама и Еву, пупка, поскольку у первого мужчины и первой женщины не было матери, освобождение всех воздушных шаров[27], введение налога на человеческую глупость, заделывание дыр в швейцарском сыре, расширение фонтана на площади Пигаль, поскольку из-за малых размеров в нем нельзя нынче разводить треску».

И в заключение: «Голосуйте за меня или против, мне наплевать».

Чтобы «программа» выглядела более авторитетно, он извещал о том, что ему покровительствуют «все великие кокотки Парижа».

«Бренденбург, — рассказывает Вламинк, — обитал на самом верху улицы Орденер в захламленной мастерской, где мебелью служили ящики из-под тары и прочие попавшиеся под руку предметы. Он жил сегодняшним днем, не заботясь о будущем. Как-то с другом мы встретили его утром в баре.

— Приходите ко мне обедать, — пригласил он.

Несколько часов спустя Бренденбург открывал нам дверь своей мастерской. На столе были три кое-как вымытые тарелки и растекающийся камамбер… Кусочки сала шипели на сковородке. Он положил их в кастрюлю с чечевицей и, вынув из ширинки член, все им перемешал. Затем выложил чечевицу на блюдо.

— Угощайтесь, — сказал он, садясь на ящик. Его стряпня нас не привлекла. Мы обошлись камамбером и стаканом красного вина.

— Какие вы все-таки буржуи! — презрительно заметил Бренденбург».

«Восхитительно!» — восклицает Вламинк, повествуя об этом случае. Даже пятьдесят лет спустя он не понял, что юморист Прекрасной эпохи просто насмехался над ними.

Уже в самом названии «Проворный кролик» сразу слышатся отзвуки бурлящей, стремительной и разгульной жизни Монмартра. Рассказы о «Проворном кролике» неизменно связаны с набившими оскомину историями о сумасбродных поэтах и гениальных голодных художниках, заливающих хандру абсентом, о забавных шансонье, поющих натощак… И все же это то место, где буйно цветет извечно осуждаемый кабацкий романтизм. Не следует забывать, что несколько лет, приблизительно с 1905 по 1910 год, это скромное заведение играло роль своеобразного центра творческой публики Монмартра, являясь чем-то вроде богемного дома культуры. Однако уточним: в отличие от Ролана Доржелеса, Карко и Мак-Орлана «настоящие поэты» — Макс Жакоб, Аполлинер, Сальмон, Реверди — никогда здесь не выступали.

Число посетителей и их состав постепенно менялись. В интересующий нас период здесь «заседали» студенты-медики из Латинского квартала, и настоящие, и мнимые, приходившие сюда орать дурацкие песни. Студенческая толпа образовывала некое подобие хора. Даже через пятьдесят лет Пикассо еще помнил их репертуар: «Когда я танцую с Гран Фризе», «Жена извозчика», «Три ювелира», «Тридцать первого августа»… Чуждый тому, что называется «настоящей музыкой», он приходил в совершенный восторг от текстов и мелодий этих незамысловатых песен.

Кроме студентов в беретах с ленточками (цвет ленты зависел от факультета), там собирались художники, поэты, писатели и журналисты с Монмартра. Дабы не совершать утомительного восхождения от площади Пигаль или Клиши по разбитым улицам Холма, по вечерам все они заходили посидеть в «Проворный кролик».

В забегаловках Маки, в «Бато-Лавуар» на улице Корто, да и в остальных кабачках Монмартра встречались действительно «маргиналы», порой чудаковатые, а порой и опасные. С ними обстановка напоминала «Двор чудес» для интеллектуалов. Андре Варнод рассказывал об одном громиле с рожей убийцы, одетом в бархат и вооруженном дубиной. Посетителям он предлагал погадать по руке, видимо, этим же он занимался в борделях и игорных домах. В нем подозревали и бандита, и полицейского. Возможно, он был и тем и другим одновременно, а возможно — просто мирным мазилой, судя по коробке с красками, болтавшейся через плечо. Привлекая к себе внимание, он здорово горланил, поэтому редко кто решался отказаться от его услуг и не протянуть ладонь, чтобы узнать свое будущее.