Я, как мог убедительно, попытался спорить — нет ли резона двинуться дальше по просеке на машине. Жаконя с негодованием отказался от подобной идеи. Неужели он имел на это основания?

Ладно. Я все же постарался загнать гелендваген в лес настолько глубоко, насколько это возможно, чтобы его нельзя было увидеть с просеки. Вернул в багажник весь арсенал, за исключением своего автомата и пары рожков. Взял бинокль, нож, еще немного нужной мелочи. С водой было неважно — осталась одна полная фляга и около четверти объема в другой. Меня удивляло, что обезьяна никогда не испытывает жажды, но где и что она пьет? С одной стороны, шимпанзе — не верблюд, а с другой — ведь ни разу Жаконя еще не попросил у меня фляжку. Я уже пару раз пытался добиться от него ответ на не по-детски мучающий меня вопрос, но ничего вразумительного не услышал. Может, плоды какие ест? Или какие-то лужи в лесу находит? Или еще что?

Меня радовало, что сейчас в том месте, где я находился, стоял настоящий бархатный сезон. Ни тебе удушливой жары, ни тропического ливня. Не уверен, что в иных погодных условиях я смог бы добраться до этого места так быстро… Но каков смысл в том, что я здесь?

Так я думал, продираясь следом за скачущей по веткам обезьяной. Жаконя двигался не очень быстро, хорошо понимая, что мне приходится бороться с плетями кустов, лиан и травы, а попутно смотреть, чтобы не задеть змею или многоножку — эти твари хоть и нечасто, но попадались мне на глаза.

Идти, на мое счастье, пришлось не слишком долго — всего лишь полчаса. Лес вдруг потерял свой листвяной «полог», словно он был здесь чем-то сорван, а с каждым шагом я видел, что деревья становятся все короче, словно какой-то гигант вздумал слегка подстричь лес в округе. Под ногами валялись верхушки и ветки деревьев, и я уже понял, что «машинка» для стрижки где-то рядом. И мне было страшно ее увидеть, потому что я уже предполагал, что именно представляет собой эта «машинка».

И мои самые худшие опасения оправдались. Метров через пятьдесят лес сошел на нет, и стало видно, какой именно самолет совершил здесь далеко не мягкую посадку. Бортовой номер на оторванном чудовищной силой хвосте был слишком хорошо мне знаком, чтобы продолжать теряться в догадках — я не мог не узнать Ан-26 литовской компании «Аэлитас». Самолет закончил свой путь в африканском лесу — именно такое зловещее пророчество однажды я услышал от Курта, который с омерзением смотрел, как Майк явно неумело проверяет состояние мотогондол.

Развалившийся по продольной оси на две части фюзеляж наверняка не оставил ни единого шанса находящимся внутри. А где кабина?

Но прежде чем я добрался до кабины, я прошел вдоль крыльев — плоскости оторвало при падении, и они обе валялись по правому борту. Правый двигатель казался целым, только лопасти были причудливо изогнуты. Зато левый, носящий следы нешуточного пожара, потерял пропеллер полностью. Даже на расстоянии все еще воняло полусгоревшим керосином и алюминиевой окалиной. А ведь самолет, по всей видимости, упал в тот самый день, когда его экипаж бросил меня на том безымянном аэродроме. Спустя не более часа после взлета.

Итак, прошло шесть дней… Я со страхом подходил к кабине, расплющенной, словно голова рыбы, на которую наступил рыбак сапогом. Запах разносился уже метров на двадцать вокруг, и я отчетливо вспомнил, как когда-то пахло на улицах города, когда по нему прошло облако ядовитого газа.

С испуганным рявканьем шарахнулись в стороны две гиены, когда я подошел к первому трупу, лежащему на земле, и дал короткую очередь в воздух. Раздутый, почерневший покойник лежал изуродованным лицом вверх, но по шевелюре и одежде я сразу его опознал. Робертас Кеженис, он же Роберт Кейдж, мой босс и неудачливый бизнесмен, сложивший свои кости в африканском лесу.

Мне стало дурно. Откуда-то из глубины организма выскочил лихорадочный озноб, и принялся меня трепать — жестоко и деловито. Этого еще не хватало! Я уж по наивности думал, что болезнь ушла окончательно…

Второй мертвец, лежащий в тени кабины выглядел не лучше, и его я тоже узнал. Это был Толя, тот самый, что пригласил меня на эту проклятую работу. Эх, Толя… Сколько раз он умудрялся вывернуться из лап Костлявой на Кавказе, но вот Африка его доконала… Походило, кстати, на то, что его выбросило из машины не здесь, если судить по следу, который он оставил, когда полз, теряя силы, из леса к кабине. Меня передернуло, когда я представил себе его состояние за несколько минут до смерти. Зачем он так старался? Непонятно… Может, думал подать сигнал бедствия? Но стоит ли задаваться сейчас этим вопросом?

Командир экипажа принял смерть на боевом посту. В изувеченной кабине я обнаружил еще одно изувеченное тело — Дэйва, зажатого между креслом и остатками приборной панели. С ним что-то было не так. То есть, с ним, как и с другими, все было не в порядке, но с трупом командира дело казалось не лезущим совсем ни в какие ворота.

В затылке Дэйва виднелось аккуратное пулевое отверстие, словно от пистолета малого калибра. У кого из экипажа было подобное оружие?

У Кежениса, подсказала мне память. Точно, Робертас таскал с собой маленький карманный браунинг.

Я заставил себя вернуться к трупу босса и проверить его карманы. Пистолет нашелся в одном из них, вместе с бумажником. Уж бумажник босса было грех не проверить.

Впрочем, ничего особенного я там не нашел. Около сотни долларов, две электронные карточки и пяток визиток шефа авиакомпании «Аэлитас». И еще сложенный в несколько раз листок с картой. С очень знакомой картой — мог бы прозакладывать мизинец, что она почти идентична той, что лежит в бардачке «Мерседеса». Только с какими-то пометками на неизвестном мне языке.

Карту и доллары я решил прикарманить, также как и браунинг (в обойме не хватало двух патронов), а бумажник с остальным содержимым вернул на место. Обшаривать Толю и Дэйва было выше моих сил, и я начал искать остальных членов экипажа. При этом Жаконя вызвался мне помогать — я показал ему на трупы и потыкал пальцем по округе — ищи, мол, таких же. Обезьяна попищала с явным сомнением, но куда-то ускакала. Я, содрогаясь от приступов озноба, тоже побрел на поиски.

Но прежде чем идти в лес, я изучил состояние фюзеляжа в целом и маленького пассажирского отсека в частности. В покореженном грузовом отсеке делать было нечего, а в пассажирской клетушке, которая от удара о землю уменьшилась почти вдвое, мне повезло найти чудом уцелевшую бутылку виски и — что гораздо важнее — початую пластиковую бутылку «Бон Аквы» емкостью в литр. Я предположил, что эти бутылки принадлежали штурману. Иногда он втихаря пил и опохмелялся в отсеке, думая, что этого никто не знает… Вот и его плотная желтая куртка валяется. Вообще, в вещах Курта неплохо бы покопаться, особенно в той сумке, которую он всегда носил с собой и так ревниво следил, чтобы никто даже не коснулся ее…

Сумка Фенглера валялась на траве метрах в десяти от фюзеляжа. В ней оказалось пусто. Странно, она же всегда была набита пойлом…

Я очень хотел найти аптечку — мне срочно требовался хотя бы аспирин, но аптечки нигде не обнаружилось. А состояние мое все ухудшалось, и через час я вымотался совершенно. Знобило страшно, несмотря на жару. Я надел поверх своей одежды желтую куртку Фенглера, но это помогло не слишком. Леопардятина в желудке бунтовала, и если бы не «Бон Аква», то было бы совсем плохо. Я остановился возле дерева, ухватившись рукой за толстую ветку (на ней могла быть змея, но я об этом не подумал), и постарался справиться со сгущающейся темнотой в глазах.