Первым подопытным Бергера оказался двадцатитрехлетний фабричный рабочий с восьмисантиметровой дырой в черепе – таков был результат двух хирургических попыток извлечь застрявшую пулю. Хотя пациент маялся судорогами, умственно он никак не пострадал. С его разрешения Бергер соорудил небольшой резиновый пузырь, наполнил его водой и ловко закрепил в дыре у человека в голове. Подсоединил этот пузырь к прибору, записывавшему перемены в объеме пузыря: когда кровь приливала к области мозга под пузырем, мозг слегка распухал и нажимал на пузырь.

Бергер попросил своего пациента проделывать разные задания – простые арифметические упражнения, например, считать пятна на стене напротив и ожидать прикосновений к уху перышком. Он называл мысли, необходимые для выполнения этих задач, «волевой сосредоточенностью» и измерял прилив крови к мозгу, когда пациент выполнял задания. Измерял Бергер и ток крови при «невольном внимании». Порядок проведения эксперимента в этом случае был несколько менее невинный: он вставал позади своего неосведомленного пациента и палил из пистолета.

Если и существовал в области нейропсихиатрии в те времена какой-либо этический кодекс, планка его вряд ли была высока. Вдобавок к общей обременительности для пациентов, эксперименты Бергера полнились техническими трудностями. За годы исследований они привели к нескольким публикациям – например, к книге 1910 года «Изучение температуры мозга», где Бергер доказывал, что химическую энергию мозга можно превращать в тепло, работу и электрическую «психическую энергию». Но его выводы – и его данные – оказались слабы, Бергера снедали сомнения в себе и мучила неотступная депрессия.

Однако к 1920 году Бергер осмелел. Он исследовал функции мозга, вводя электроды в мозг пациентам и воздействуя на него электрическим током. План состоял в том, чтобы увязать географию мозга с тем, что подопытный ощущает, когда разные области коры стимулируются слабым электрическим током. Бергер вел подобные эксперименты на мозге семнадцатилетнего студента колледжа в июне 1924 года, и тут его посетило озарение: а что если подсоединить электроды не к стимулятору коры головного мозга, а к прибору, который меряет электрический ток? Иными словами, Бергер перевернул эксперимент с ног на голову: не подавать ток к мозгу, а изучать собственное электричество мозга.

Оказалось, это ключ к успеху: за следующие пять лет Бергер научился считывать эти данные, не внедряясь в черепную коробку испытуемому, а подсоединяя электроды к поверхности головы. Как можно себе вообразить, это сильно расширило поле добровольцев. Метод можно было применять к кому угодно, и конечно, Бергер снял тысячи показаний, в том числе – и с собственного сына.

Бергер назвал свой прибор электроэнцефалографом – ЭЭГ. В 1929 году, в свои пятьдесят шесть, Бергер наконец-то опубликовал первую статью, посвященную этим исследованиям, – «Об электроэнцефалограмме человека». В следующие десять лет он издаст еще четырнадцать статей, все с одним и тем же названием, различие – только в порядковом номере.

Бергерова электроэнцефалография стала одним из самых важных изобретений ХХ века. Ученый открыл окно в мозг, позволил нейропсихиатрии стать настоящей наукой. Ныне исследователи постоянно применяют ЭЭГ для изучения мыслительных процессов, подобных тем, что вдохновили мозг Мэри Шелли в тот вечер, когда она расслабила ум. Но первое большое открытие в этом направлении произвел сам Бергер.

Применив свой новый прибор, Бергер показал, что мозг деятелен, даже если человек не занят сознательным мышлением, когда мозг грезит или блуждает, – как это было с Мэри Годвин, когда у нее родился замысел сюжета. Что еще неожиданнее: электрическая энергия, характерная для такого неактивного состояния, измеренная при помощи ЭЭГ, уменьшалась в тот же миг, когда начиналась «волевая сосредоточенность» или же внимание испытуемого устремлялось к какому-нибудь событию в окружающей среде.

Соображения Бергера противоречили научному видению того века: считалось, что мозг электрически активен, только если исполняет задачу, требующую внимания. Бергер проповедовал важность своего нового открытия, но мало кто слушал[111]. Ученые понимали, что, когда человек не думает, должна происходить некая остаточная деятельность, чтобы обеспечивать всякие функции вроде дыхания и сердцебиения, и потому сочли, что Бергеров ЭЭГ засекает какой-то случайный шум. Такое отношение не было лишено смысла, но все же, окажись ученое сообщество более открытым, стало бы ясно, как это было ясно и Бергеру, что сигналы отнюдь не случайны. Как ни печально, то был случай, когда существовавшая парадигма встала на пути у интеллектуального прогресса; дело более чем обычное.

К концу 1930-х работы Бергера с ЭЭГ породили громадное научное поле, но никто не изучал энергию покоящегося ума. Современные Бергеру исследования развивались в других направлениях, а сам Бергер остался позади. И тут 30 сентября 1938 года, когда Бергер делал обход пациентов в клинике, его внезапно вызвали к телефону: нацистские власти сообщили ему, что он с завтрашнего дня уволен. Вскоре всю его лабораторию распустили.

В мае 1941 года, в разгар Второй мировой войны, его карьере помешали нацисты – исследования ЭЭГ не пошли в том направлении, в каком Бергеру хотелось, – и он записал у себя в дневнике: «Не сплю ночей, размышляю и борюсь с самобичеванием. Не в силах ни читать, ни работать упорядоченно, однако хочу заставить себя, ибо так, как есть, невыносимо»[112].

По сути, оставшись со сломанной научной карьерой, Бергер счел, что своей главной цели жизни – увязать электрические процессы в мозге с тем, что переживает ум, – он достичь не смог. Он сделал важный шаг на этом пути, выявив электричество мозга, занятого грезами, однако не смог ни развить эту тему, ни убедить кого бы то ни было в ее важности. Последние слова, которые Бергер опубликовал на бумаге, – призыв к коллегам отнестись к этой идее серьезно:

С тем же успехом Бергер мог вопить в космический вакуум. Его слова ничьих ушей не достигли – вот как, в частности, расплачиваешься за то, что так далеко обогнал свое время. Тридцатого мая 1941 года Ханс Бергер покончил с жизнью. На стене в его кабинете висело стихотворение[114], сочиненное его дедом по материнской линии, поэтом Фридрихом Рюккертом: