Но я не склонила головы. И Дзалумма тоже. Я не поняла, что произошло между громилой-монахом и моим отцом. Я только знала, что отец позволил сломить себя.

В то мгновение, припав к телу мамы, я презирала отца так сильно, как никогда. Я даже не могу сказать, кого я тогда больше ненавидела: Всевышнего, Савонаролу, фра Доменико или отца. Поэтому я решила ненавидеть всех вместе.

После того как священник из Сан-Марко совершил над мамой последний обряд, ее отнесли в нашу карету. К этому времени почти вся толпа разошлась. Но, несмотря на горе, я все же заметила, что незнакомец, который помог мне подняться с пола, стоит на ступенях церкви и наблюдает.

Обратно мы поехали по мосту Санта-Тринита. Всю дорогу маму, закутанную в окровавленный горностай и изумрудный бархат, держал на руках отец. Он никому не позволил дотронуться до нее. Пико навязался в провожатые. Лично меня присутствие графа оскорбляло, но горе мессера Джованни было неподдельным. То, чем все обернулось, на самом деле опустошило его.

Но отец даже не смотрел в сторону Пико и всю дорогу просидел не шевелясь, так, чтобы даже случайно не дотронуться до него коленом или локтем. Он тихо молился за душу усопшей, попеременно произнося то «Отче наш», то «Аве Мария». Когда Пико присоединился к молитве, отец на секунду запнулся, словно не желая принимать помощь от друга, но потом смягчился и продолжил.

Не в силах выносить зрелища в карете, я начала смотреть в окошко. Меня оскорбляло, что Сан-Марко снаружи и виа Ларга выглядели как всегда. Люди осторожно шагали по скользким улицам, закутавшись от холода по самые глаза, но не было и признака скорби, никакого уважения к всесилию смерти.

Я и жалела отца, и гневалась на него. В то же самое время меня переполняло чувство ответственности, и именно оно руководило моими действиями, когда мы наконец прибыли домой. Карета подкатила к черному ходу, и я первая поднялась.

— Мессер Джованни, — обратилась я к графу Пико, словно мы оба были взрослыми, причем я была его наставницей. — Сегодня нужно договориться с могильщиком и пригласить священника на завтра. Ей хотелось быть похороненной на Санто-Спирито. Не могли бы вы оказать любезность…

Не успела я договорить, как Пико торжественно ответил:

— Почту за честь, мадонна Лиза. А пока… — Он повернулся к отцу, все еще державшему на руках тело моей матери. — Давайте вместе отнесем ее в дом.

— В ее покои, — сказала я. — Дзалумма, ступай вперед и накрой кровать чем-то, чтобы не испачкать, а затем вели слугам принести полотенца и воду.

Отец крепко прижал к груди мертвую жену.

— Я сам ее отнесу.

— Полно, — попробовал отговорить его Пико. — Тебе понадобится помощь. Хотя бы для того, чтобы вынести ее из кареты.

Отец упорствовал, отказываясь смотреть ему в глаза, но, наконец, кивнул. Мужчины вынесли маму из кареты, но сразу после этого отец забрал тело у графа.

— Теперь я сам.

И никакие уговоры не могли его разубедить, поэтому Пико сразу отправился в Санто-Спирито.

Дзалумма уже скрылась в доме. Я шла впереди отца на несколько шагов, он, как безумный, бормотал:

— Ave Maria, gratia plena Dominus tecum, bene-dicta tu…[11]Всемогущий Господь, позволь ее душе подняться к тебе. Такая мука, это я был виноват, с самого начала…

Горе придавало ему силы. Он вошел в дом, не умеряя шага, и преодолел высокую узкую лестницу.

Наверху, в покоях матери, уже ждала Дзалумма, заплаканная, но собранная.

— Воду сейчас принесут, — сказала она, — а кровать я уже подготовила.

Отец очень осторожно опустил маму на ложе, укрытое множеством старых простыней.

— Ну вот, — сказала я, — давай-ка это снимем.

Я потянулась к роскошной бархатной накидке изумрудного цвета, на горностаевой отделке которой застыли темные пятна крови. Дзалумма помогла мне вытащить ее из-под тела.

Когда мы это сделали, отец опустился на колени, схватил руку жены и поцеловал. Снизу донеслись скорбные крики — это возница начал рассказывать остальным слугам о том, что случилось. Скоро принесли воду и полотенца.

— Ты должен теперь уйти, — сказала я отцу, так и не вставшему с колен. — Мы будем омывать ее.

Он покачал головой, припадая к телу мамы.

— Мы должны молиться за нее. Молиться до тех пор, пока не получим знак от Всевышнего, что она на небесах и больше не страдает. Adveniat regnum tuum. Да приидет Царствие Твое.

— Хватит на сегодня молитв! Уходите! — В глазах Дзалуммы бушевала ярость.

Я встала между ними.

— Отец, если хочешь, то можешь продолжить в соседней комнате. — Я мягко оторвала его руку от маминой и, схватив покрепче, помогла ему подняться с пола. — Мы быстро, — сказала я, подвела его к порогу и, выпроводив, плотно прикрыла за ним дверь.

Потом я обернулась к кровати. Мельком взглянула на Дзалумму и увидела, что она смотрит на хозяйку взглядом, в котором горе смешалось с чистейшей любовью. Через мгновение мы оказались в объятиях друг друга, дав волю слезам.

— Как могло такое случиться? — всхлипывала я, прижавшись подбородком к ее плечу. — Как Господь допустил такой ужас?

— Бог дарует людям право выбора — делать добро или зло, — пробормотала Дзалумма. — Слишком часто люди выбирают второе.

Я любила маму больше всех на свете. Что до отца, то моя любовь к нему теперь сильно уменьшилась. Оставалась Дзалумма, только она. Нас всегда объединяла моя мама и необходимость ухаживать за ней; теперь нам с рабыней предстояло найти новую цель.

Дзалумма мягко похлопала меня по спине, словно я была младенцем.

— Ну, будет, будет, — вздохнула она.

Я разжала объятия и постаралась успокоиться.

— Взгляни на себя, — сказала я с внезапным и неуместным приливом веселья, разглядывая венчик непокорных волос, выбившихся из прически, красно-коричневые разводы на ее лице. — Твой вид испугает самого бесстрашного героя.

— То же самое я могу сказать и о тебе, — произнесла Дзалумма со слабой улыбкой. — Сначала нам нужно вымыть руки, а потом придется поторопиться. — Она снова помрачнела, борясь со слезами. — Тело скоро совсем окоченеет.

Мы разошлись по разные стороны кровати и принялись за работу. Перво-наперво расшнуровали роскошные парчовые рукава, расшитые золотом, затем настала очередь тяжелого платья, также из зеленого бархата. Следующей была гамурра, плотно облегающее платье, а последней — забрызганная пятнами крови шелковая сорочка цвета слоновой кости. Мы сняли всю одежду, после чего Дзалумма стянула у мамы с пальца кольцо с изумрудом и торжественно передала мне. Серьги и ожерелье тоже нужно было снять — украшения не разрешались.