костей. Всё-таки, деньги! Мало ли что.

— Удивительно! — сказал Валерий Михайлович, осмотрев талеры. — Очень удивительно! Как, ты говоришь, они располагались?

— Вот, — ответил Мишаня и развернул перед Валерием Михайловичем схему раскопа. Она вся была исписана пометками.

— На следующий слой заготовьте новую схему, — распорядился Валерий Михайлович. — Иначе пометки сольются, потом ничего не разберём. Георгий!

— Да, Валерий Михайлович! — немедленно отозвался Жорик.

По своей привычке он тёрся рядом с руководителем.

— Отнеси талеры в камералку, — распорядился Валерий Михайлович.

Камералка — это камеральная лаборатория. Такая есть в каждой археологической экспедиции. В этой лаборатории находки очищают от земли, сортируют, описывают и хранят.

— Слушаю, Валерий Михайлович! — кивнул Жорик.

Но я остановил его.

— Шляпу отдайте.

— Что ты за человек, Гореликов?

Жорик смерил меня нарочито презрительным взглядом.

— Тут такая находка, а тебе шляпы жалко.

— Для тебя — жалко! — не остался в долгу я. — Пересыпь в свою панамку, и неси.

На голове Жорика красовалась экспедиционная панама, которой он очень гордился. Не меньше, чем я свой шляпой.

При слове «панамка» Жорик покраснел от злости. Но ничего не ответил. Пересыпал монеты и ушёл в сторону казармы. Наша камеральная лаборатория располагалась в одной из комнат.

— Ну, идёмте, идёмте! — заторопился Валерий Михайлович. — Хочу сличить ваш план с раскопом. Почему вы не позвали меня сразу, как нашли первую монету?

— Увлеклись, — виновато ответил Мишаня.

На краю раскопа Валерий Михайлович остановился.

— А, уже разровняли? Молодцы! И что тут у вас?

— Есть пятно! — возбуждённо выкрикнул Севка. — Ровно там, где говорится в письме!

Он указал в центр раскопа. Там, на утрамбованном подсыхающем грунте отчётливо выделялось более тёмное пятно. Это был след когда-то выкопанной, а потом засыпанной ямы.

* * *

Апрель 997-го года, деревня пруссов

Рано утром на торговой площади поставили помост. Соорудили его просто — прикатили две высокие бочки, а поперек положили несколько крепких досок. Ну, и подставили бочонок, чтобы удобнее запрыгивать.

Помост сделали для вождя. Но не затем, чтобы вождь возвышался народом, а чтобы народ мог лучше видеть и слышать. Для своего удобства.

Эрик не дал монахам даже совершить утреннюю молитву.

— Поторапливайся, епископ! — то и дело, приговаривал он, поглядывая в окно. — Бог подождёт, а люди ждать не будут.

Эти слова покоробили Адальберта. Что себе позволяет этот рыжий бородатый варвар?

Но согласившись вчера с братом и Бенедиктом в главном, сегодня он не стал спорить по мелочам. Поднялся с колен, перепоясал рясу и взял в руки Евангелие.

Эрик внимательно взглянул на епископа. Видно, что-то ему не понравилось, но он промолчал. Только кивнул Бенедикту, и Бенедикт пошёл с ними, хотя Адальберт его и не звал.

Этот навязанный Болеславом спутник всё больше и больше раздражал епископа. Раздражал тем, что незаметно забирал всё больше воли в решениях. Словно не Адальберт, а именно он, Бенедикт, главный в их маленькой миссии.

Уже и Радим с ним согласился! А раньше всегда выступал на стороне брата.

Ещё больше сердило Адальберта, что он сам виноват. Незачем было советоваться со своими спутниками, показывая нерешительность! Принял бы решение сам, и вынудил их согласиться.

Народ заполнил торговую площадь до самых окружающих домов. Рыбаки побережья оставили свои сети, сборщики солнечного камня побросали корзины, кузнец отложил ковадло. Все собрались послушать — что скажет им вождь пруссов.

Видно, новость о вчерашнем приходе Криве-Кривейто распространилась мгновенно. На монахов поглядывали хмуро, исподлобья. Эрик, не обращая на это никакого внимания, расталкивал людей и освобождал Адальберту дорогу к помосту. На мгновение епископу показалось, что его ведут на плаху.

Вождь Арнас уже был здесь. Он внимательно взглянул на епископа, затем вопрошающе — на Эрика. Эрик ответил коротким кивком.

Ступив левой ногой на бочонок, вождь легко поднялся на помост. Толпа всколыхнулась, зашумела. Арнас выждал несколько мгновений, а затем поднял руку. Гул утих.

— Люди Самбии! — звучно сказал вождь. — Я собрал вас, чтобы говорить о деле, которое касается каждого из вас!

Адальберт по-прежнему не понимал, о чём говорит Арнас. За эти дни он едва выучил несколько слов на прусском. И то потому, что сам расспрашивал Эрика.

На счастье рыжий бородач коротко переводил речь Арнаса. Монахи слушали — Адальберт поневоле, а Бенедикт очень внимательно.

Арнас говорил о том, как сильны среди пруссов традиции гостеприимства. Живя у моря, они всегда открывали свои двери и сердца любому гостю. И даже вчерашних врагов прощали, если те раскаивались в совершённых злодействах.

— Эти монахи пришли к нам с миром, — говорил Арнас. — И принесли слова о своём боге. Он непохож на наших богов, это правда. Но разве на небе мало места? Разве человек становится хуже оттого, что верит по-другому? Что плохого в том, что у земли пруссов появится ещё один сильный заступник?

Адальберт слушал, и ему становилось всё хуже и хуже. Он почти терял сознание, и с ужасом ждал той минуты, когда его попросят — нет, прикажут! — вскарабкаться на помост и подтвердить слова вождя.

По лбу епископа тёк пот, а пальцы, сжимающие Евангелие, были холодными. Чтобы успокоиться, Адальберт сделал несколько глубоких вдохов.

Арнас умолк, и сердце Адальберта сжалось. Вот сейчас!

Но вместо вождя на помост запрыгнул рыжий Эрик. Взмахом руки привлёк к себе внимание и заговорил.

Теперь стало ещё хуже. Эрик говорил на языке пруссов, а переводить было некому. Адальберт совершенно растерялся.

Бенедикт наклонился к его уху.

— Скажите всё, что угодно, — посоветовал он. — Вас всё равно не поймут. А Эрик переведёт так, как нужно.

И в самом деле! Об этом Адальберт даже не подумал.

Но мысль принесла только мгновенное облегчение. Нельзя идти по пути лжи, даже если очень хочется.

А Эрик тем временем говорил о том, как приплыл из-за моря на корабле данов. Как воевал с пруссами.

— Моя мать была христианкой, и сам я христианин!

В доказательство своих слов Эрик оттянул ворот рубахи и показал толпе нательный крестик, вырезанный из дерева.

— Я был разбойником, — сказал он. — Мы потерпели поражение, и пруссы взяли меня в плен. Но не убили, а вылечили и позволили остаться среди них. И теперь я такой же прусс, как и вы! Я чту Перкуно, Потримпо и Патолло и приношу им жертвы в благодарность за спасение. Но я чту