В неприметном магазинчике Гордон приобрел крохотный магнитофон, выпущенный предприятием Бернгарда Шпинделя – кумира полиции, частных сыскных агентств и гангстеров, специализирующихся на шантаже, – фирменный «минифон». Кэлвин долго сидел в машине и тренировался записывать и стирать; емкость ленты и запас хода поразили его.

Все произошло так, как и задумал Гордон. Он включил магнитофон, еще не войдя в кабинет, зная, что больше часа не проговорит, а его крошка мог тянуть ленту два часа.

Говорить он начал осторожно, сказав, что газеты и комиссия по расследованию причин гибели «боинга» не ведают усталости и их интерес не притупился.

Неожиданно человек, которого всегда боялся Кэлвин, разоткровенничался, наговорил столько, что за глаза хватило бы лет на двести тюрьмы. Гордон даже изумился: такая неосторожность! Или ему наконец повезло? Впервые за долгие годы… Он взмок, на минуту подумав, что магнитофон не сработает, второй раз такая удача не свалится. Он, видно, чем-то выдал свое волнение: ортопедические ботинки скользнули под кресло, глаза их владельца, мгновенно умолкшего, расширяясь, вперились, в Гордона Кэлвина.

Молчание длилось недолго. Кэлвин боялся за сердце, он накачал себя до предела, раскалил добела и сейчас – говорят, есть люди с таким слухом – дрожал, представив, что в тишине его собеседнику удастся услышать работу моторчика.

Пронесло!

Проговорили около часа. Кэлвин ушел успокоенным: все получилось, теперь его никто не остановит.

Он мчался домой, проскочив два красных светофора, взлетел на свой этаж, забыв воспользоваться лифтом, пот катился градом, когда он ввалился в квартиру и толкнул двустворчатую дверь в гостиную так сильно, что застекление одной из створок жалобно пискнуло и черная трещина зазмеилась сверху донизу; Кэлвин подключил магнитофон к усилителю и нажал воспроизведение…

Отличная машина! Вот его шаги, он входит, едва слышный скрип двери и сразу приветствие – постылый голос; вот пепельницу передвигают к краю стола; обмен ничего не значащими фразами – идеальная слышимость. Вот про газеты и комиссию. Кэлвин сорвал плащ и швырнул на пол – сейчас начнется, после слов: «Вы слишком изводите себя!»

Но что это?! Шорох, назойливый и ровный, щелчок, потрескивание, чуть усиливающееся, чуть стихающее… Что это?

Гордон не подозревал, что, когда магнитофон включен на запись, работает генератор записи, и это все равно что включен микропередатчик. Как только он переступил порог кабинета человека, которого всегда боялся, люди того уже знали, что Кэлвин пришел с магнитофоном.

Кэлвин перематывал пленку назад, ничего не понимая: отлично записаны шаги, проклятая пепельница до одури елозит по столу, слышно все! Он изучил запись до мелочей, посекундно, обнаружив ранее не услышанные звуки: вот плюнула пламенем зажигалка, вот сдавленный хрип прочищаемого горла, снова слова про газеты и комиссию, которая заполучила черный ящик с «боинга», рухнувшего у берегов Ирландии, и… неожиданно обрыв, похоже, слушаешь тишину, пустоту.

Гордон не знал, что работа его магнитофона была зафиксирована сразу же, как только он его включил, и запись – все то, о чем так неосторожно говорил человек, которого он всегда боялся, – стерта. Он не подозревал о такой возможности, не знал аппаратуры и технических ухищрений, не понимал, что произошло, но сразу догадался: погиб!

Кэлвин истерично задвинул три стальных засова на входной двери и, вернувшись в комнату, достал пистолет, зная наверняка, что не сумеет воспользоваться им; он приставил ствол к виску и увидел в зеркале, как светлые волосы облепили вороненую сталь. Гордон швырнул пистолет на диван и разрыдался.

В этот вечер он не считал проносящиеся в ночи автомобили, а ждал, когда к нему наведаются, ждал так упорно, так изводя себя, что к полуночи стал молить Бога, чтобы пришли поскорее.

…Все в жизни Гордона изменилось с появлением Мэрион Пуш. Он – взрослый мужчина – совершенно потерял голову; когда они виделись – опыт, хватка, умение не доверять и не восторгаться отлетали; он терялся, как мальчик, поражался: глупа! И тем более удивительно, что он цепенеет, когда ее пухлые губы шевелятся в ленивой улыбке, обещающей ласку и негу. Из-за Мэрион Кэлвин ушел от семьи, из-за Мэрион его финансовые дела пошатнулись, из-за Мэрион он пошел на риск: согласился принять помощь того, в ортопедических ботинках, и дал затянуть себе петлю на шее.

Юное создание, не скрывая, пировало победу над взрослым мужчиной, позже чутье подсказало Мэрион, что толика великодушия лишь укрепит ее позиции, и она, поступившись обычным безразличием, заводившим Кэлвина с пол-оборота, стала время от времени выказывать своему избраннику по виду искреннюю признательность.

Когда денежные дела Кэлвина пошли на лад, Мэрион стала мягче и податливее, уделяла ему много времени, похоже, если не полюбила, то привязалась; Гордон надеялся, что привязанность неизбежно перерастет в любовь, о большем в жизни он и мечтать не смел. И сейчас он решил действовать всего лишь оттого, что внешняя сила, грубая и жестокая, грозила отнять у него Мэрион.

Ночь тянулась бесконечно долго и нехотя уступила место неверному свету утра. Кэлвин не сомкнул глаз, красные веки слезились, он брился, стараясь растянуть процедуру, чтобы не встать вновь перед необходимостью действовать.

После телепрограммы «Ваш аквариум» Гордон решил записать видеокассету с признанием – рассказать о своем участии и роли других в подготовке гибели «боинга» у берегов Ирландии. Он переоделся в свежую рубаху, повязал неброский галстук и, к собственному удивлению, не волнуясь, выложил и записал все, что хотел.

Мэрион позвонила сама, и он расценил это как добрый знак. Он попросил о небольшом одолжении. О чем именно? Пустяк! Заедет – узнает. Мэрион жила с родителями, и Гордон не настаивал, чтобы она переехала к нему, цепляясь за образ приличной девушки, которой небезразлично, что о ней скажут и подумают отец и мать.

Мэрион приехала быстро – в субботу она принадлежала себе, Гордон встретил ее внизу и передал видеокассету. Он надеялся, что в лицо девушку никто не знает: мало ли кто выходит из подъезда многоквартирного дома? Кэлвин испытывал угрызения совести, думая, что подвергает Мэрион опасности, но сам успокаивал себя, что ей ничто не грозит; он полагал, что его личная жизнь никого не интересует, а его обычная осторожность в контактах гарантирует скрытность его интимного бытия. Мэрион сунула кассету в сумку, привстала на цыпочки и поцеловала Кэлвина: она преисполнилась важности выполняемого поручения, обычная дурашливость уступила место подтянутости.

Обычно Гордон не провожал Мэрион дальше дверей подъезда, где она бросала «миникупер»: сегодня девушка сказала, что припарковала машину на площадке у отеля. Мэрион шла не спеша, и Кэлвин любовался ее фигуркой, он даже приоткрыл дверь и невольно сделал несколько шагов вслед, его обдало горячей волной обожания и страха: что же он наделал? Вдруг с ней что-нибудь случится? Кэлвин, не понимая, что с ним происходит, бросился вслед, замер и… нет! Невозможно! Это видит не он! И впереди не Мэрион!