Я забралась в горячую воду, но согреться так и не смогла. Слишком много холода, слишком много ужаса, слишком много напряжения – всего слишком. Отмокала минут пять: почти не шевелилась, вспоминая лондонскую ночь. Нет, так легче не станет. Воспользовалась мылом и шампунем. Нырнула в воду, смывая с волос пену. Если бы так же смыть образы и мысли… Вынырнула, с досадой хлопнула по воде ладонью, вытянула ноги к одному бортику, голову уложила на противоположный – как вдруг свет потолочных лампочек сменился густой темнотой, расслабляющий жар воды – холодом ночи, а вместо влажного пара ноздри заполнил смрад улицы. Как я снова оказалась на Бакс-роу, рядом с местом убийства?

Что… что вообще происходит? Я не понимаю. Несколько полицейских, зеваки, какая-то телега с колесами. Меня никто не видит? Слава высшим силам! Глянула на себя. Фух! Я попала в прошлое астрально: не в физическом теле. Уже хорошо.

А почему я сюда угодила? Я что-то должна увидеть? Тогда что?

Я пробралась к месту убийства… Черт возьми! Мои мучения еще не закончились. Тело пока на прежнем месте, но его готовятся забрать. Двое полицейских положили на мостовую доску, большую, размером с дверь. Посовещались и решили подпихнуть ее под убитую. Тот констебль, что помоложе, повернул бездыханную Мэри Николс набок, а второй, что постарше, пододвинул доску к ее спине. Пыхтели, чертыхались, мне было видно по аурам, что им и страшно, и неприятно. Но они же служители закона, значит, не имеют права показать зевакам свою слабость. Напротив, они, как могли, демонстрировали, что все под контролем.

Молодой констебль, придерживая жертву, угодил ладонью в кровь, пропитавшую пальто со спины, кровь, которая натекла из перерезанной шеи. Казалось, полицейский уронит тело и отскочит в сторону. Он держался. Опустил убитую медленно, поборол стремление вытереть окровавленную ладонь о сухие лацканы пальто Мэри Николс. Потянулся было к собственному карману – видимо, за платком – но понял, что испачкает форму. Словом, метания молодого полисмена продолжались еще несколько секунд.

В итоге манипуляции с доской успехом не увенчались. Тело решили поднять. Молодой потянул жертву за плечи, старший обхватил ее лодыжки.

– О боже! У нее голова отвалилась! Смотрите! – истошно завопил один из зевак, длинный конопатый парень лет пятнадцати.

Я инстинктивно отвернулась. Не хотела видеть. Нет, то, что говорили, было не совсем правдой. Точнее, совсем неправдой. Голова Мэри Николс не отваливалась, на мостовую не падала. Но второй удар по горлу Потрошитель нанес с такой силой и яростью, что перерезал шею почти полностью, отделению головы помешал позвоночник, на котором остался след от лезвия. Как разошлись края кровавой раны, когда тело поднимали, и что увидели собравшиеся, мне знать не хотелось. Сквозь вскрики, возгласы и всхлипы все же удалось расслышать, как тело глухо ударилось о деревянные носилки. Я повернулась. Молодого констебля потряхивало: уже обе руки в крови, перед мысленным взором – зияющие кровавые раны на шее, которых испугались люди. Совершенно некстати подумалось, что парню не мешало бы выпить после такой «работы».

Оба полицейских взялись за небольшие ручки по краям доски, подняли деревянные носилки и погрузили их на телегу. Тело пришлось прочно закрепить ремнями, чтобы не съехало по дороге в морг работного дома. Рядом констебли водрузили свои фонари. Молодой обхватил ручки телеги спереди, тот, что постарше, пристроился у ее конца – и траурная процессия под вздохи и еле слышный говор зевак двинулась по темной улице.

Телега оказалась тяжелой, неповоротливой. Полицейским требовалась вся их сила и выносливость. Молодой направлял труповозку**** по неровной мостовой, старший подталкивал деревянную громадину что есть мочи.

Стук колес о камни, скрежет дерева, мрачная атмосфера, голоса людей – все это исчезло внезапно, враз.

Остывшая вода, пузырьки пены, ванна, свет. Я закричала. Вернее, заверещала: иначе этот звук не назвать.

***

Я стояла в темноте спальни, у своей кровати, укутанная махровым полотенцем. Зубы постукивали от холода. С волос капала вода, босые ступни утопали в ковре.

Услышав мой вопль, Государь безо всякого смущения ворвался в ванную и выволок меня, обернув первым попавшимся полотенцем. Я бы возмутилась подобным бесцеремонности, бестактности, пренебрежению приличиями… обязательно… если бы не боялась снова оказаться в холодном Лондоне, теперь уже в подвале работного дома, где будут проводить вскрытие Мэри Энн Николс.

Профессор спиной привалился к стене у двери и уходить не собирался. Выслушав мой сбивчивый рассказ о путешествии из ванны, он до сих пор не проронил ни слова.

– Это что, у меня, тихо шифером шурша, едет крыша не спеша? – не выдержав, первой прервала я молчание.

– Не-э-эт, – задумчиво протянул он через минуту, которая длилась для меня целую вечность.

Государь рывком оттолкнулся от стены, нажал настенный выключатель – и потолочная лампа залила комнату светом. Я зажмурилась.

– Одевайтесь! – приказал он.

Я открыла глаза и глянула на некроманта с возмущением. Негодующее «выйдите!» застряло в горле, ибо я слишком боялась остаться одна.

Государь заметил и перемену в моем лице, и оборвавшееся кашлем слово «вый…», потому холодно, без эмоций, будто отсекая ножом все мои домыслы о его поведении, заявил:

– Не обольщайтесь. Вы не в моем вкусе.

И повторил:

– Одевайтесь же! Только говорите все время, чтобы я знал, что вас снова не унесло.

Он повернулся спиной.

– Что говорить?

Я вывернулась из полотенца и соорудила из него тюрбан на голове.

– Начните с того, сколько раз вы были близки к смерти за последние… сколько вам там лет?

– Разве это имеет значение? Мое неконтролируемое перемещение…

– Не исключено, – перебил Судар.

– Ну, хорошо, – я торопливо натягивала одежду. – Я родилась захлебнувшаяся околоплодными водами и задушенная пуповиной. Еле откачали. Прям репортаж с петлей на шее, а не рождение.

Потом?.. Потом… Сколько же месяцев мне было? Не знаю. В общем, педиатр настаивала на прикорме картошкой. Картошка попалась нитратная, и… короче, матери та же самая врач сказала: «Что вы ее в больницу не отдаете? Она у вас все равно умрет». Бабушка подняла на ноги всех знакомых докторов и добыла какое-то редкое дефицитное лекарство – спасли меня.

Так… еще… В три года я едва не оказалась под колесами грузовика. У мамы была скользкая перчатка, я вывернулась из ее руки и побежала к автобусной остановке. Грузовик затормозил в каких-то сантиметрах.

В четыре года я съехала с горки неудачно: прям по льду и в речку.

В семь…

– Хватит. Достаточно, – снова перебил Судар.

– Отлично! – выдохнула я. – Все, я оделась. У вас фена не найдется?

Фен, что удивительно, нашелся. И Государь не отходил от меня ни на шаг, пока я сушила волосы.