Но чудеса не кончились. Когда Оля слезла с кресла и оделась, мудрая Тортила снова села за стол и очень подробно объяснила, что, по ее мнению, с Олей происходит.

– У тебя матка по размеру не соответствует срокам, она меньше и мягче, и это не очень хорошо. В такой ситуации можно бояться внематочной, но если ультразвук показал, что яйцо на месте, значит, не в порядке что-то еще.

– Но ребеночек там, и сердце бьется, – всполошилась Оля.

– Правильно. Это самое главное, но и матка должна расти, как положено.

– Может, это из-за кисты?

– Вряд ли. Кисты, кстати, я вообще не увидела, только яичник слегка увеличен. Она, как правило, к восьмой неделе и рассасывается, – покачала головой Кравкова. – Я не хочу тебя лекарствами пичкать, навредить тут – проще простого. Мы сделаем так. Ты придешь через неделю, принесешь все анализы, вот я пишу, какие, и сделаешь еще ультразвук. Тогда будем решать. А пока гуляй больше, дыши воздухом. И ничего не бойся, это хуже всего, когда мамочки пуганые.

Оля поняла, что даже если доктор Кравкова вдруг обернется чудовищем о трех головах, она, Оля, все равно ее любит и, что гораздо важнее, верит ей.

За отведенную неделю, бегая, как заяц, Оля успела сдать нужные анализы, для чего пришлось дважды (сдать и забрать) съездить в свою старую поликлинику на краю Москвы – не в консультацию же было идти, мимо этого места пройти лишний раз было страшно. Еще в институт приходилось ездить – сессия все-таки, да и к экзаменам готовиться, хотя это как раз беспокоило Олю на удивление слабо – это ее-то, которая, бывало, в ночь перед экзаменом заснуть не могла от волнения.

И вот, как было велено, в очередной понедельник они с мамой (одну Олю теперь к врачам не пускали, Миша порывался сам ее сопровождать, но она соглашалась только на маму) снова блуждали по коридорам и этажам.

Ультразвук в этот раз делал молодой угрюмый мужик, с Олей он не разговаривал, картинок ей не показывал, только щелкал клавишами и возил датчиком по животу. Мычал что-то угрюмо себе под нос, снова стучал по клавишам. Спросил только, какой врач прислал Олю, услышал, что Кравкова, уважительно хмыкнул, но и только.

Написав заключение на листочке, Оле его почему-то не дал, позвал сестричку и велел отнести. «Ну и пожалуйста, – подумала Оля, – Тортила мне все равно все расскажет, она не то, что вы».

К Кравковой в этот раз сидела очередь, небольшая, два человека, но прием еще не начинался.

– На операции она, – объяснила женщина, сказавшаяся последней.

– На какой операции? – с ужасом спросила Оля, для которой слово «операция» ассоциацию имело единственную.

– Как это – на какой? – удивилась женщина Олиному вопросу. – Кравкова-то, она же хирург. Что вы! Она у них тут старейший хирург, у нее опыт тридцать лет, к ней только самых сложных посылают, когда уж никто не знает, что делать. Она сама редко режет теперь, больше консультирует, но все-таки… Вы смотрите, хотите – не стойте, она может поздно прийти.

– Ничего, мы подождем, не страшно, – ответили Оля с мамой и сели на лавочку.

Смешно, но Оля испытала гордость, узнав, что ее консультирует такой опытный врач. «Вот, повезло мне, попала наконец к хорошему врачу, – подумалось ей. – И ведь я не знала, какой она врач, а сразу поняла, что хороший. И разговаривает по-человечески, и вообще…» Мысль о том, что вообще-то к опытному хирургу на консультацию кого попало не приводят и все это неспроста, в тот момент в голову ей не пришла.

И зря. Когда, высидев в очереди два с половиной часа, Оля одна, без мамы – чего бояться-то – зашла наконец в кабинет к Кравковой, мудрая черепаха долго смотрела ее («Надо же, ну совсем не больно», – радовалась Оля), долго изучала результаты анализов и ультразвука, молчала, думала, а потом усадила Олю перед собой, и, глядя ей в глаза, заговорила:

– Слушай внимательно, детка. Ничего хорошего у нас с тобой не получается. Матка не увеличивается, скорее наоборот, плодное яйцо не растет, и сердцебиение слабое, почти не прослушивается. Это значит, что беременность гибнет. Сделать тут ничего нельзя, более того, мы даже причину ее гибели определить сейчас не можем. Может быть, это удастся понять после, по гистологии. А чистку делать придется, выхода нет, и ждать долго тут нельзя, да и ждать, к сожалению, больше нечего.

Увидев Олины круглые глаза, Кравкова грустно кивнула, и продолжила:

– Ничего не поделаешь, деточка, так надо. Твоей вины тут нет, и ничьей нет, и очень важно сейчас определить, почему это произошло, чтобы потом у тебя все в порядке было. Я тебя положу к себе в отделение, и все анализы мы сделаем как надо. Сегодня у нас понедельник, в среду комиссия по госпитализации, там я выбью тебе место, а в четверг с утра придешь в приемный покой, это вход со двора, и скажешь, что у тебя – койка у Кравковой. С собой халатик возьми, тапочки там, дня три полежать придется.

Будь это сказано любым другим врачом, Оля пыталась бы протестовать, бунтовать, плакать в конце концов, но, поверив Мудрой Черепахе Тортиле однажды и навсегда, от нее Оля приняла даже такую новость. Черепаха была не врагом, но союзником, она сражалась за новую жизнь вместе с Олей, на ее стороне, и вместе с Олей же этот бой проиграла.

Все равно Оля плохо помнила, как вышла из кабинета, как они с мамой ехали домой, что она говорила Мише… Время перестало быть объемным, сплющилось в линию, линия скрутилась в тугую спираль, а в центре этой спирали были только они, Оля и ее нерожденный, теперь уже навсегда нерожденный ребенок.

Оля не вставала с дивана даже днем, сидела, завернувшись в шерстяной плед, несмотря на теплую летнюю погоду, вяло отказывалась от еды и другого стороннего участия. Иногда, просто чтобы совсем не терять связь с реальностью, она брала с полки произвольную книжку, перелистывала страницы, скользила глазами по строчкам, не цепляясь за содержание. В какой-то момент Миша насильственно растряс ее, говоря, что нужно немедленно вставать и ехать в институт сдавать экзамен по очередной бессмысленной термодинамике, но Оля резко, почти грубо отказалась и снова погрузилась в свое забытье.

В середине этого (впрочем, может быть, и следующего, они мало различались между собой) дня Оля почувствовала неясную боль в пояснице. Сперва она даже не выделила ее как отдельную, внешнюю боль, настолько ей было плохо в целом, но постепенно боль монотонно усилилась, затем распалась на периодические ритмичные спазмы и директивно заставила себя заметить. Единожды заметив, отключиться от нее было невозможно, боль мерцала и пульсировала, отдаваясь из поясницы уже по всем участкам тела. Напуганная Оля пожаловалась Мише, тот тоже испугался и предложил вызвать скорую.

Перспектива общения с чужими врачами показалась Оле страшнее, чем любая боль, к тому же уже завтра пора было ехать ложиться к Кравковой, и она истерически запротестовала. Но что-то делать было надо, и Оля решила попытаться справиться с болью какими-нибудь домашними средствами, а первым из таковых она всегда считала горячий душ.