— Нет нужды беспокоиться о сохранности моей головы, Ван Баосян! Мне ни разу до сих пор не попадались ошибки в твоей работе. А если бы и нашлась, я бы скорее решил, что просчет мой, не твой.

Было бы куда проще, окажись Министр менее приятным человеком. Горько-сладкая печаль Баосяна приобрела едкий оттенок, словно горшок с сахаром забыли на огне.

— Если Министру я больше не нужен… — Он встал. — Я займусь отчетами Военного управления.

— Ох, опять эта глупость! Все боятся уйти домой раньше меня. Тебе правда хочется горбатиться над столом, пока не состаришься? Если дневная работа на сегодня закончена, иди. И впредь поступай так же! Я и сам скоро домой.

Учитывая, как Императрица жаждет его крови, Баосян порадовался возможности попасть домой до темноты. Он благодарно поклонился.

— Тогда я ухожу первым.

Он вышел на улицу в самый свой нелюбимый час: когда тени уже длинны и перспектива еще одной бессонной ночи становится неизбежной. Небо над кедрами было цвета отчаяния. Для звезд слишком рано. Без Небесной Реки над головой ему казалось, что взгляд падает вверх, в пустоту, до головокружения. Не за что уцепиться, падение будет вечным.

Добравшись верхом до улицы близ Ворот Пинчжэ, он свернул в родной квартал. Сердце екнуло — из-за ворот его нагонял всадник. Но ведь еще светло, повсюду могут найтись свидетели. Императрица не рискнет устроить покушение, пока не будет уверена, что никто ничего не докажет. Иначе Госпожа Ки с превеликим удовольствием использует убийство Баосяна против нее. Утешительно: как бы Императрица его ни ненавидела, Госпожу Ки она ненавидит больше.

Всадник быстро нагонял. Когда они поравнялись, Баосян оглянулся через плечо. Обычный путник, внимательно смотрит на дорогу. Но сердце почему-то снова екнуло.

И времени успокоиться уже не было: чьи-то руки схватили его сзади, рванули из седла.

По монгольским меркам Баосян был посредственным наездником, однако даже он не мог вспомнить, когда в последний раз падал с лошади. Потрясение перекрыло боль падения: неужели Императрица так глупа, чтобы действовать открыто? Неужели ему хватило глупости переоценить ее ум? Он забарахтался в грязи, как раздавленный жук. Между тем двое нападавших спешились и подошли к нему.

Один перешагнул через Баосяна и встал над ним, широко расставив ноги. Растущий страх тут же подсунул воспоминание: ковер из сосновых игл под щекой, в ушах — собственное жалкое хныканье под пинками. Миг этот тянулся целую вечность, надежда бесконечно возникала и так же бесконечно угасала. И конца-края этому не было, пока все не… кончилось.

Эсень рывком поднял его на ноги, разъяренный почти до неузнаваемости. За ним маячил Оюан, чье девичье лицо выражало то же неприкрытое презрение, что и у испарившихся куда-то мучителей Баосяна.

Баосян, рыдая, повис в объятиях Эсеня. Он был раздавлен и не мог перестать плакать, но какой-то омерзительной частью себя сознавал, что рыдает в смысле напоказ, бросая этими слезами вызов Эсеню. Он швырнул уродливую правду собственных страданий и боли прямо в безупречное лицо брата. Как мог Эсень думать, что Баосян отказывается подстраиваться под других из трусости, если за это приходится платить такую цену?

Эсень безмолвствовал. На мгновение Баосян позволил себе поверить, что на сей раз брат поймет. Ведь я прошу! Ведь мне нужно!

И тут Эсень сказал голосом, придушенным от гнева:

— Соберись!

Ну конечно, мелькнула смутная мысль. Вот почему Эсень был зол. Он злился не на друзей за то, что они сделали с Баосяном, а на самого Баосяна — за то, что не смог отбиться. Теперь понятно, с упавшим сердцем подумал он, Эсень не вмешивался так долго, потому что сам боролся с желанием врезать.

Эсень не был защитником Баосяна. Молодой воин, он ничем не отличался от прочих. Чувствовал то же, что они. Баосян ошеломленно осознал: «И ты меня тоже ненавидишь».

Теперь, сброшенный в уличную грязь безымянным убийцей, парализованный ужасом и болью, Баосян чуял присутствие брата. В его воображении призрак стоял чуть дальше по улице, незримый для всех, кроме Баосяна, и наблюдал за ним с той же тяжелой, как камень, ненавистью. На грудь давило невыносимо. Баосян был слаб и напуган, а помощи ждать неоткуда. Он услышал свои собственные рваные вдохи и понял, что вот-вот умрет.

«Ну что, братец, доволен? Ты всегда желал, чтобы меня — такого — не было. Теперь твое желание исполнится, причем тебе и пальцем не пришлось пошевелить ради этого. Сам мир постарался вместо тебя. Поставил меня на место, воздал по заслугам».

Чужие руки схватили его за горло, и присутствие призрака стало еще более осязаемым. Словно Эсень притаился где-то прямо за плечом. На краю зрения качнулись косички. И тут отстраненность Баосяна разбилась вдребезги. Он провалился сквозь лед в бездну. Какое же чувство может быть столь ужасным и огромным? Видимо, гнев. Но на сей раз он не принес Баосяну знакомого яростного праведного наслаждения, а запульсировал страшной болью. В ее тисках он мог думать только об одном — что теперь ему никогда не достичь цели. Никогда не ранить Эсеня так, как тот умудрился ранить его.

Но душить его никто не стал. Грязные пальцы нырнули в рот. «Они хотят вырвать мне язык, а потом убить?» Он нечленораздельно взвыл от ужаса.

— …Осторожней, Принц, — сквозь завесу паники пробились слова. — Не то отрежем язык, а заодно и… — нападавший вынул руку изо рта Баосяна и схватил пониже, сильно, до крика, — …эту маленькую птичку.

Человек отпустил его и встал. Они ушли, а дрожащий, задыхающийся Баосян остался лежать, свернувшись креветкой. Он с трудом соображал, что все-таки произошло. Если Императрица хотела его смерти, почему его отпустили? Она играет с ним? Или…

Как и большинство жителей Ханбалыка, нападавший говорил по-монгольски с резким акцентом. Родной язык у него был другой. И, если призадуматься, вовсе не привычный ханьский и не какой-нибудь из наньжэньских языков Центральных равнин, побережья или даже дальнего юга, где наньжэньская речь еще сильней, чем в Хэнани, смахивала на наречие царства Чам. На языке нападавшего Баосян не говорил, зато понял, кому он родной.

Нападавшего подослала отнюдь не Императрица, а Госпожа Ки.

И этот корёский акцент он уже где-то слышал. Перед глазами мелькнули ямочки на щеках, корзинка с гранатами.

Головоломка сложилась в один миг. Третий Принц, может, еще не понимал собственных склонностей, но его мать все поняла. Она видела, какими глазами Третий Принц смотрит на Баосяна. Скорее всего, ей докладывали о встречах в резиденции. Вот она и подсунула ему кокетливую служанку — проверить, действительно