— Эй, приятель, ты чего? — Ник метнулся к сыну и неловко замер в метре от кровати, боясь задеть стоящий рядом с кроватью штатив капельницы. — Где болит?

— В горле. Где ма-ама? — протянул Лукас плаксиво.

— В коридоре. Вышла поговорить с доктором.

— Хочу к ма-ааме.

— Сейчас она придёт. Не плачь.

Просьба не плакать сработала ровно наоборот: две крупные слезы синхронно скатились по розовым щекам, а рот скривился в беззвучном плаче.

— Ну трындец! — в сердцах воскликнул Ник.

— Это плохо-ое слово, — проревел малыш.

— Я знаю ещё хуже. Могу научить, если хочешь.

Лукас икнул и неожиданно перестал плакать.

Ник не поверил своему счастью.

— Только давай годика через три. Тебе как раз будет десять.

— Не десять, а семь.

— Почему семь? Ты же сказал тебе почти пять. Значит, восемь. В восемь самое время учиться ругаться.

— А мама разрешит?

— Думаю, вряд ли. Тебе придётся выбирать между желанием познать неведомое и нежеланием расстраивать маму.

Цель была достигнута: Лукас перестал плакать и, судя по сурово сведённым бровям, активно о чём-то размышлял.

Ник даже вспотел от напряжения, но всё же принял себе в зачёт этот престранный диалог с сыном — первый, осознанный. К тому моменту, как вернулась Элис, слёзы на щеках Лукаса высохли, а ещё через десять минут он мирно спал. Врач сказал, что малыш проспит так до утра, и после долгих уговоров Ник увёз Элис к себе.

Покупка дома не входила в его планы на ближайшие лет десять-пятнадцать. Ника вполне устраивала квартира на Мичиган авеню, которую он снял, когда пришёл в «Неотек». Отдал должное статусности, к которой всегда относился с предубеждением.

Квартиры до этого были холостяцкими берлогами, в самом прямом смысле этого слова — минимум вещей при максимуме функционала. Здесь было то же самое. Вечеринки, правда, он больше не закатывал, к тому моменту на них совершенно не осталось времени, но многочисленных подружек приводил. Кое-кто из них задерживался, но отношения редко когда длились больше пары месяцев. Редко какая женщина в самом начале романа могла смириться с его постоянной занятостью на работе.

Когда личный счёт в банке начал приближаться к семизначной цифре, Ник задумался о вложениях и обратился к единственному человеку из его окружения, кто хоть что-нибудь смыслил в инвестициях.

Уже в то время говорить о Мэтте Крайтоне как о «что-нибудь смыслящем» было довольно легкомысленно, но, встречаясь с парнями, они обычно мало обсуждали дела. К тому моменту Мэтт уже основал корпорацию «Тринко» и до получения им звания «Инвестор года» оставалось каких-то несколько месяцев. В тот период он занимался покупкой дома для отца, потому и предложил Нику вложиться в недвижимость — идея на перспективу, которая даже ещё не вырисовалась в голове у последнего.

Выбирал Ник недолго. Двухэтажный особняк, стоящий в отдалении от других домов и огороженный живым забором, оказался вторым, который показывал агент, и его устроило всё: архитектура, место, цена. Линкольн-парк — центральный район Чикаго располагался к северу от Петли — делового центра города. Даже с учётом пятничных пробок дорога из дома до здания «Неотека» редко когда занимала больше сорока минут. И всё равно, после покупки прошло года два, прежде чем Ник перебрался туда окончательно.

На самом деле его никогда не прельщала идея убежища. Ведущий довольно активный образ жизни, Ник редко испытывал необходимость в уединении. Лишь раз он закрылся от всех на наделю, в течение которой не переставая пил. Особняк, к тому моменту ещё до конца не обустроенный, стал тем самым убежищем, в котором в полном одиночестве Ник переживал смерть брата.

В те страшные дни родителей поддерживали родственники и друзья, а для него находиться в отчем доме, до основания пропитанном скорбью, оказалось невыносимо. Тогда его осудили многие, и позже пришлось просить прощения у матери, но борьбу с правилами общества и моралью Ник проиграл.

Кофеварка, к которой прицепилась Элис, стала первой, кто помог ему вылезти из того состояния. Кофеварка и Мэтт. Когда Ник пропал со всех радаров, он оказался единственным, кому пришло в голову искать его в тёмном, не выглядящем жилым особняке.

Две последние бутылки коллекционного «Мидлтона» из погребов Шона они выпили вместе. Ник тогда не знал, что помимо его горя, Мэтт переживал собственное — именно в те дни от него ушла Мэри. Много позже он отплатит другу тем, что подтолкнёт Мэтта к действиям, позволившим её вернуть.

Спустя два дня пьянства пришёл черёд тяжелейшего похмелья и крепчайшего кофе. Боль душевная не притупилась — она перешла в физическую, но для Ника это всё равно стало своего рода облегчением.

Трясясь после ледяного душа, он сидел на кухне и грел руки о кружку с горячим кофе.

— Не знал, что этот монстр ещё жив, — сказал тогда Мэтт, кивая на кофеварку. — Почему ты её не выбросишь? Сейчас много современных машин, капсульных. Только воду заливай, никакой долбёжки с зёрнами.

— «Капсульных». Педиковатое слово какое-то.

— Брутальнее пить кофе из загаженного кофейника. Ты когда его последний раз мыл?

— Пошёл нахер, — устало огрызнулся Ник. — Нашёл до чего доебаться. Работает машина и работает.

— Помню её по твоей первой квартире. Та ещё была дыра, но по сравнению с этим, — Мэтт неопределённо кивнул головой, — хоть выглядела домом. Ты когда его обставлять думаешь? Спальни, там, комнаты. Могу дать координаты хорошего дизайнера. Занималась моим пентхаусом.

От желания послать друга ещё раз Ник с трудом, но удержался и неожиданно зацепился за эту мысль — занять себя обустройством дома.

Телефон дизайнера взял. Встретился и нанял. Даже закрутил с ней недолгий роман, по окончании которого получил вполне приличную обстановку в любимом классическом стиле. Покерную комнату и подвальные помещения, превращённые в развлекательную зону, оставил как есть — мужской вотчиной с привычными для сердца и глаз вещами. Ими-то он и потряс перед Элис, показав всё таким, каким оно есть. И, похоже, сделал это напрасно.

Элис не оценила. Брошенная про кофеварку фраза сказала о многом. Ник ощутил себя полным кретином, бахвалящимся своей беспечностью. Карпе диам — лови момент, живи настоящим. Твой дом — это отражение тебя. А в его доме, по его же словам, не закрываются двери. Развлекательный центр и казино. Вива Лас-Вегас, блин! Любая здравомыслящая женщина, тем более мать, задумывающаяся о благе для своего ребёнка, после увиденного должна сделать определённые выводы.

Элис и сделала. Взмахом руки обведя вокруг него пространство, отрезала для Ника перспективу когда-либо ещё узреть себя в этом доме.

Лукаса — может быть. Но не себя.

Она просила не усложнять, но всё уже усложнилось. С самого начала не было у них просто, и они всё ещё продирались сквозь месиво непонятного мусора, разбросанного на пути друг к другу. Они как два магнита на верёвке с разными полюсами на концах: сближаются, чтобы в следующий момент отскочить друг от друга на приличное расстояние. Но верёвка-то есть. Она крепко связывает. Хорошо, используя им же предложенную тематику скачек, не верёвка, а упряжь. Они уже вместе бегут, только почему-то получается, что в разных направлениях. Оксюморон. Но жизнь, зачастую, только из них и состоит. Неловкости. Нелепости, ошибки. Жалеть о них — значит, жалеть о самой жизни.