Хищная птица, всемогущая в небесах, на земле почти бессильна.

Она силится взлететь, но одна из крыс запрыгивает ей на спину и вонзает зубы ей в шею, две другие в это время удерживают ее крылья. Соколиха вертит головой, тщетно пытаясь достать их клювом.

Эта сцена наводит меня на размышления. Я ведь тоже мать, у которой остался всего один ребенок после убийства остальных при известных вам ужасных обстоятельствах: жених моей служанки утопил всех моих котят, пощадив лишь Анжело.

Вот я и говорю себе: надо помочь этой мамаше, пусть даже я ничего не добьюсь этим для себя самой. Знаю, такие мысли – прямое следствие дурного влияния гуманиста Пифагора. Он уже толковал мне о чувстве под названием «сострадание». Оно возникает, когда вам небезразлично, что у кого-то неприятности.

Я подхожу к месту битвы и принимаю самую свою устрашающую позу: спина выгнута, когти выпущены, пасть широко разинута, клыки напоказ. Уловка срабатывает: крысы оставляют в покое птицу и кидаются на меня.

Давно миновали времена, когда кошка одним своим появлением обращала крыс в бегство. Но трем невесть откуда взявшимся крысам не нагнать на меня страху, не зря Ганнибал учил меня мастерству кош-кван-до. Я издаю рык, хоть и не львиный, но достаточно убедительный, чтобы остановить моих недругов. Мой голос не способен пока убить неприятеля, но все же приводит их в ступор.

Пользуясь временным оцепенением крыс, я набрасываюсь на ближайшую ко мне, целясь когтями ей в глаза. Глаза лопаются, как спелые виноградины.

Это в моем стиле: если я люблю, то люблю, а уж если нет, то извините!

Вторая крыса намерена вонзить в меня свои резцы, но я опережаю ее, полоснув по горлу самым длинным и острым когтем, который гордо называю своим клинком.

Последняя крыса соображает, что ко мне лучше не приближаться, и прибегает к иной тактике ведения боя: она вертит и щелкает хвостом, используя его в качестве кнута. Я получаю хлесткий удар по морде. Хорошо, что у меня есть защита – шерсть.

Удары крысиным хвостом по земле призваны меня устрашить. На наших уроках кош-кван-до еще не доходило до отражения ударов хвостом-кнутом, поэтому я вынуждена импровизировать.

Я прячусь за кустом, изображая испуг. Крыса наносит новый удар своим розовым хлыстом, и он наматывается на ветку. Пока она старается его размотать, я вонзаю свой боевой коготь ей в подбородок, пробиваю мягкий участок между челюстями и втыкаю кончик в нёбо. Выше расположен мозг. Крыса отказывается от сопротивления и прощается с жизнью.

Ты увидишь, где-то наверху тебя ждут твои крысиные предки.

Раненая соколиха еще не взлетела, одно крыло у нее в крови. Она готова продолжить сопротивление. Боюсь, как бы она снова на меня не напала. Как я могла убедиться в прошлом, признательность – не самое распространенное чувство.

– Здравствуйте, – мяукаю я.

Соколиха явно меня не понимает, лишь смотрит то одним, то другим глазом – они у нее расположены по бокам головы. Смысл того, что она при этом выкрикивает на своем гортанном языке, мне категорически недоступен.

Я предпринимаю попытку мысленной коммуникации, надеясь донести до нее следующее:

Я тоже мать и понимаю вашу реакцию. Одно яйцо я вам оставила, чтобы вы могли вывести потомство.

Соколиха все тянет шею, все верит головой, зыркая то одним, то другим глазом.

Поняла или нет?

Сомнение и осторожность заставляют меня без промедления продолжить путь. Если я хочу отыскать моих спутников, то лучше не терять время.

На топком берегу реки ищу их следы и при этом размышляю.

Как выяснилось, я способна сочувствовать существу другого вида и даже испытывать некоторую гордость от того, что спасла его. Это мой первый опыт активного сопереживания.

Во мне явно произошла перемена. Теперь я понимаю, что для связи с природой нужно любить всех ее чад, даже если от них нет никакой пользы.

Проще говоря, я должна возлюбить других, хотя бы для того, чтобы эффективнее с ними общаться. Штука в том, что до сих пор я не любила никого и ничего, кроме себя самой. Даже Анжело. Даже Пифагора. Даже Натали. Даже свою мать. Я видела в них лишь средство для получения или усиления собственного удовольствия. Поэтому мне было все равно, что они чувствуют.

Пифагора я заставляла страдать, постоянно напоминая ему, что у него нет на меня никаких прав. Анжело страдал от моей невнимательности к нему. Натали – от того, что я не была тем домашним любимцем, той живой плюшевой игрушкой, которую ей хотелось иметь.

Или взять кошек и людей на острове Сите, проявивших ко мне доверие: именно из-за меня они сейчас страдают от голода. Я – эгоистка, не способная испытывать благодарность.

Чем больше я думаю, тем лучше вижу, в чем состоит польза этого нового чувства, сострадания. Восприятие всего, что есть вокруг меня, мигом изменяется: даже змеи, слизняки, муравьи, мотыльки, мошкара, комары теперь для меня не просто чужаки, которых я могу пощадить, а могу и слопать.

Не иначе само небо спешит наградить меня за это просветление. Луч солнечного света указывает вдруг на место, где отчетливо видны свежие следы подметок и кошачьих лап.

Они близко!

Недавняя богатая энергией трапеза – соколиные яйца – позволяет мне пуститься бегом. Через некоторое время замечаю, что две цепочки следов разделяются.

Наверное, они пошли в разные стороны, чтобы поскорее меня найти.

Я выбираю кошачьи следы. Вскоре у меня за спиной раздается какой-то шорох. Я озираюсь и прислушиваюсь. За мной кто-то крадется.

Вдруг одна из крыс выжила?

Я ускоряю бег, но чувствую, что меня настигают. Оглядываюсь – и что же я вижу?

Норвежец! Невероятно, на что могут оказаться способны те, кому просто необходимо доставить нам неприятности.

Я выгибаю спину, кот тоже. Топорщу шерсть – он делает то же самое. Он крупнее меня как минимум вдвое. У меня нелегкий период, врагов не счесть, не хватало враждовать еще и с кошками!

Норвежец прыгает, сильно кусает меня в плечо и валит навзничь, пользуясь своей тяжестью. Я пытаюсь его сбросить, но где там! Котяра с серебристой шерстью справится со мной играючи.

И тут я вижу его, Пифагора.

– На помощь! – мяукаю я что есть мочи.

Но сиамец застыл, как в столбняке. Только не это! Нашел время следовать своим принципам пацифиста!

– Помоги, Пифагор! – надрываюсь я. – Сделай хоть что-нибудь!

Огромный норвежец принимается меня душить. Я не могу даже шелохнуться.

– В атаку! – пищу я из последних сил.

Но сиамец продолжает наблюдать за происходящим, решая, очевидно, дилемму: устраниться или броситься в бой.

Сейчас самое время изменить взгляды, Пифагор! Ситуация требует действий. Вперед – из любви ко мне!