Дом прекрасен, мебель изумительна, все сделано с исключительным вкусом, и все это великолепие вызывает у нее благоговейный трепет. Но появляющиеся у тети Лили дамы в сверкающих платьях и с дешевыми драгоценностями выглядят на фоне этой красоты чужими. Неужели все француженки таковы? Возможно, тетя Лили познакомилась не с теми людьми – но она же герцогиня, значит, в ее дом должны стекаться представители самого высшего общества?

– Я ничего не понимаю, – шептала Гардения. Что она может сказать господину Каннингэму? А что бы мама посоветовала сказать ему?

Гардения вздохнула. Слишком сложно. Мама умерла, а тетя Лили жива и прекрасно себя чувствует. Медленно она начала писать:

...

Гардения несколько раз перечитала письмо. Ей хотелось бы сделать его более сдержанным и более формальным, но она чувствовала, что лучше не получится. Наконец она опустила письмо в конверт и написала адрес. Она уже подходила к неплотно прикрытой двери, ведущей в гостиную, как вдруг поняла, что тетушка не одна. Она услышала низкий картавый голос барона и решила, что уже, должно быть, пять часов.

– О, Генрих, – говорила тетушка. – Я так рада видеть тебя. У меня такой тяжелый день.

– Ну, если ты рада видеть меня, тогда чего же мы ждем? – поинтересовался барон.

Герцогиня засмеялась. Смех ее звучал молодо, весело и даже взволнованно. Гардения услышала, что они вышли из комнаты и стали подниматься по лестнице. Она стала размышлять, что же имела в виду ее тетушка. «Тяжелый день!» Тяжелый, потому что ей пришлось возиться с племянницей. Тяжелый, потому что та задавала тетушке вопросы. Опять Гардению охватил ужас от сознания того, что все неправильно и что ей не под силу что-либо изменить.

Почему, спрашивала она себя, она должна постоянно все анализировать? Почему она все время задает себе вопросы вместо того, чтобы принимать все как есть?

Медленно, но твердо Гардения вошла в гостиную и протянула письмо одному из двух лакеев, стоявших у двери в ожидании приказаний.

– Немедленно отправьте его в посольство Великобритании, – проговорила она.

– Быстрее! Быстрее! – возбужденно кричала Гардения Бертраму, искусно правившему парой лошадей, запряженных цугом. Они неслись по пыльным пустынным дорожкам Булонского леса.

– Если вам нравится большая скорость, лучше попросите Берти покатать вас на его «Пежо», – сухо заметил лорд Харткорт.

– На лошадях намного приятнее, – запротестовала Гардения. – Кроме того, здесь чувствуется скорость.

Берти засмеялся.

– Это только игра воображения, – сказал он. – Я однажды представлял, как лечу на аэроплане.

– На аэроплане! – воскликнула Гардения.

– Вчера я разговаривал с парнем по имени Густав Хаммель, – продолжал Берти. – Он полон решимости побить рекорд Блерио и долететь до Англии в два раза быстрее. А знаешь, Вейн, в этом что-то есть. Через несколько лет, может статься, мы все будем летать.

– Как интересно! – проговорила Гардения. – Я помню, как мы с мамой были потрясены, когда прочитали, что месье Блерио перелетел через Ла-Манш. Кажется, французы постоянно придумывают такое, что позволяет им оставлять все страны далеко позади.

– Не всегда! – запротестовал Берти. – В старом британском льве еще теплится жизнь. Ты со мной согласен, Вейн?

– Надеюсь, – угрюмо промолвил лорд Харткорт, – но нельзя не признать, что в воздухе французы нас обошли.

– О, мне так хотелось бы встретиться с месье Блерио, – сказала Гардения. – Кто-нибудь из вас знаком с ним?

– Ну, я могу познакомить вас с Густавом Хаммелем, а он, в свою очередь, познакомит вас с Блерио, – заверил ее Берти. – И есть еще один англичанин, который много летал. – Клод Грехэм-Уайт. Ты знаешь его, Вейн?

– Встречался, – ответил лорд Харткорт. – Полагаю, времена, когда женщины будут подниматься в небо, еще далеки.

– Не надо так плохо думать о женщинах, – взмолилась Гардения. – Если вы будете говорить подобные вещи, я примкну к Движению суфражисток [7] и стану бороться за наши права!

– В жизни не слышал большей глупости, – сказал Берти. – Женщины превращаются в чертовски противные создания – прошу вас, Гардения, простить меня за подобные слова, – когда ругаются и кричат у дверей парламента. Это кого угодно заставит устыдиться своей принадлежности к этому полу!

– Я сама не настаиваю на праве голосовать, – сказала Гардения, – но думаю, женщинами помыкают: во-первых, родители, а во-вторых, мужья. У женщины нет возможности самостоятельно принять решение или сделать то, что она хочет.

– Я разрешу вам делать все, что пожелаете, – тихо проговорил Берти.

– Вы очень добры, – беспечно заметила Гардения, – но ведь я не смогла бы поехать с вами сегодня, если бы тетушка сказала «нет».

– Почему же она передумала? – спросил Берти, с потрясающим изяществом объезжая две стоящие у тротуара машины.

– Не имею ни малейшего представления, – поспешно ответила девушка, не желая обсуждать этот вопрос. – Должно быть, потому, что женщины непредсказуемы.

– Вы повторили слова, которые говорим мы, мужчины, – засмеялся Берти. – Вот я, например, всегда считал женщин таковыми. А ты, Вейн?

Казалось, лорда Харткорта разговор совсем не интересует, потому что он спросил совершенно о другом:

– Что вы думаете о лошадях Берти, мисс Уидон? Вы согласны, что они великолепно подобраны?

– Конечно, – ответила Гардения, – и думаю, господин Каннингэм поступает правильно, что держит лошадей, а не эти шумные дымные автомобили. Такое впечатление, что в Париже машины есть у всех молодых людей.

– За исключением щеголей, – поддразнил лорд Харткорт Бертрама. – Все настоящие пижоны разъезжают в экипажах и сами правят лошадьми. Вы тут наверняка увидите несколько таких же дог-картов, запряженных парой цугом, они конкурируют с экипажем Берти. Между прочим, у некоторых тоже прекрасные лошади.

– Меня вполне устраивают наши, – улыбнулась Гардения.

– Серьезно? – встрепенулся Берти. – Это же замечательно! В последнее время мне редко делают комплименты, поэтому я особо ценю те, что мне все-таки перепадают.

– Не поощряйте его, – с насмешливой серьезностью посоветовал лорд Харткорт, – иначе ему захочется править шестеркой, и тогда мы ни за что не проедем под Триумфальной аркой.

Гардения рассмеялась. Прогулка доставляла ей гораздо больше удовольствия, чем она предполагала. От сознания, что она, возвышаясь над прохожими, едет в этом модном высоком, но крайне неудобном экипаже в обществе двух самых красивых, как она втайне от всех считала, молодых людей, ее охватывал восторг.