Он был нехристь. Турок. Его соплеменники совершали грабительские налеты на наше побережье, захватывали женщин и детей, обращали в рабство. Он был не собакой Хуана, а его волком.

– Мне нужно идти, – тихо сказала я, не пытаясь, однако, пройти мимо него.

Без единого слова он ухватил меня за руку. Никто, кроме Хуана, не осмеливался так обращаться со мной, и я смерила его сердитым взглядом.

– Вы пришли посмотреть. Для этого есть много способов, моя госпожа.

Повернувшись к двери, он сдвинул небольшую металлическую задвижку. Открылся светлый кружок.

Словно невидимая рука потянула меня к нему. В дверях имелся глазок, чтобы бдительный постельник мог видеть своего спящего господина.

– Вы должны вести себя очень тихо, если не хотите, чтобы они узнали о вашем присутствии, – предупредил меня Джем.

Поначалу я видела только круг, в котором среди темноты мерцали свечи. Я напрягла зрение, и тогда стали различимы подробности: графин и кубки на столике, винные подтеки на их ободках, пьяный человек на стуле. Нет, это не человек. Груда одежды.

Скосив глаза налево, я увидела громадную кровать, на которой несколько кратких мгновений пролежала с Джованни. Красный полог был откинут, словно приглашая меня заглянуть. Комнату освещали три тонкие свечи в канделябре.

Если бы рядом со мной не стоял Джем, чье дыхание я чувствовала ухом, я бы отвернулась.

То, что я видела, не имело смысла. Я моргнула. По моей щеке скользнула слеза – вероятно, из-за соринки, попавшей в глаз. Все предстало передо мной с убийственной четкостью.

На кровати на коленях стояла обнаженная женщина, выставив бледные ягодицы, на ее лицо ниспадали растрепанные волосы. За ней пристроился мужчина, в котором я, несмотря на его оскорбительную наготу, узнала Джованни. Я разглядела его торчащий орган и прижала ладонь ко рту, чтобы сдержать смех. Никогда прежде не видела я мужчину с восставшим членом, который показался мне похожим на гриб-переросток.

Он положил руки на женщину. Она застонала, выгибая спину. Джованни хохотнул. Именно его смех я и слышала в коридоре, подходя к комнате, только тогда не смогла опознать его, потому что прежде никогда не слышала, как он смеется. Джованни сунул пальцы между ног женщины, и по ее телу прошла сладострастная судорога. Потом мой взгляд привлекло какое-то движение за кроватью.

От ужаса и чарующей силы увиденного я оторопела. Там был Хуан. Он подошел с обнаженной грудью, все его мышцы играли под кожей. Не веря своим глазам, я наблюдала, как он потерся носом о горло Джованни. Мой муж откинул назад голову, а руки Хуана принялись обшаривать узкую грудь Джованни, ущипнули его соски. Джованни застонал, начал еще интенсивнее ласкать женщину. Хуан укусил его в шею и грубо сказал:

– Говори мне, чего ты хочешь, сфорцевская свинья.

Женщина на кровати раскачивалась туда-сюда, словно в отчаянном неутоленном желании.

– Ну так что? – Хуан укусил Джованни еще раз с такой силой, что на коже остался след. – Я не слышал.

– Тебя! – надрывно прокричал мой муж. – Я хочу тебя, мой господин!

Джем издал журчащий, жестокий смешок. При всем желании я не смогла бы шевельнуться – как зачарованная смотрела на Хуана, который отстегнул свой гульфик. Джованни, дрожа, склонился над женщиной. Теперь я увидела ее белую щеку среди буйных кудрей. Ее глаза закрылись, словно в экстазе, когда Джованни рванул ее на себя, и я увидела безошибочно узнаваемый профиль.

В ужасе вспомнила я тот день, когда Хуан убил человека перед палаццо Адрианы и Джулия обвинила его в ревности. Я вспомнила ее жеманную доверительность, с которой она сообщила мне, что беременна. А потом со всей очевидностью, которая сожгла остатки доверия, я вспомнила о том, что папочка не замечал ее ребенка, хотя всех своих других детей обожал. Он сомневался в том, что ее дочь от него, как сомневался и в родстве с Джоффре. Хотя такого он, конечно, и представить себе не мог.

Во мне вскипела ярость. Всю его жизнь Хуану потакали, и он выучился думать только о себе. Делал то, что было для него естественно, как бы отвратительно это ни казалось другим. Но Джулия – она всем обязана нам. Всем обязана папочке. Без него она ничто. Все, что она имела в жизни, она получила от него. И как она отплатила ему? Ложью. Притворством. Предательством всего, что было для него священным. Его преданность превратилась в прах в ее рту, когда она шептала ему на ухо слова любви, а уходя, обманывала его с его же сыном и моим мужем.

Джованни вошел в нее, а Хуан расположился за спиной Джованни. Меня охватила лютая ненависть. Мой муж задрал задницу повыше. Я убеждала себя, что пора уйти: довольно с меня этого зрелища. Но вздох Джованни, когда Хуан взял его, перешел в гортанный крик, и у меня возникло ощущение, что, куда бы я ни убежала, это навсегда останется у меня перед глазами. Впечатление вонзилось в меня, как нож, в самое сердце. Хуан повернул голову и посмотрел на дверь, и краска хлынула мне в лицо.

Он посмотрел прямо в глазок. На меня.

Похотливая улыбка искривила его губы. Он знал, что я вижу его.

Я отпрянула, наткнулась на Джема.

– Иногда, моя госпожа, лучше не знать, – проговорил турок.

Ничего не видя перед собой, я бросилась вон из комнаты. Чуть не падая, добралась до коридора, скатилась вниз по лестнице, в аркаду, где влажная ночь окутала меня, как промокшая мантия.

Сверкнула молния. Хлынул дождь, струи падали в фонтан, молотили по керамическим горшкам. Я не чувствовала дождя – всей этой воды, стекающей по горячим стенам и превращающейся в пар. Перед моим мысленным взором стояла плоть на плоти, в ушах звучал крик Джованни, который показался мне скорее криком наслаждения, чем боли.

Желудок у меня сворачивался узлом. Я охнула – настолько сильна была боль, – согнулась пополам. Я не слышала Пантализею, которая подбежала ко мне и в ужасе проговорила:

– Ах, моя госпожа, у вас кровь!

Я посмотрела на свои руки – они были окровавлены, как в моем сне. Шнурки моего халата развязались, моя ночная рубашка, мокрая от дождя, прилипла к ногам. Алое пятно расползалось от моего паха, как расцветающая роза. Невольный стыд обуял меня, а с ним пришло и понимание.

– Если ты кому-нибудь скажешь об этом, я отрежу тебе язык, – сказала я ей.

– Ни одной душе. – Она покачала головой. – Клянусь, моя госпожа!

Я развернулась и под дождем пошла в свои комнаты. Во мне родилась женская зрелость и пришло знание, разогревающее в сердце непримиримую жажду мести.

В сентябре мы собрались на пьяцце Святого Петра – провожать Хуана в Испанию.

Папочка обеспечил его так, будто Хуан был миропомазанный король. Его сопровождали три сотни человек, а багаж составляли одежда на все сезоны, ковры, посуда, кувшины, гобелены. Все это погрузили на телеги, а на специальной галере везли десять белых жеребцов из Мантуи, хотя считалось, что испанцы выводят лучших лошадей в мире.