Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Наступил праздник Святого Ильи. После обеда почти все жители деревни, согласно старому обычаю, отправились в поле, чтобы осмотреть яровые — результаты своих тяжёлых трудов. Старые шли в одиночку или по два, по три человека. Молодёжь, нарядившись по-праздничному, собиралась в хороводы, к одному из которых присоединились Ганя и Гриша.
День выпал на диво прекрасным. В безоблачном небе ярко сияло солнце, заливая всё своими светлыми лучами. Поле пестрело разными полосами — то зелёными, то золотистыми, смотря по тому, что где было засеяно. Знойный воздух казался неподвижным. Весело пели жаворонки, отчаянно стрекотали кузнечики.
После пяти лет неурожая, а следовательно, и страшного голода, год обещался быть плодородным. Поселян это радовало. Там и сям слышались звонко распеваемые ими песни.
Тот хоровод, где находились герои, ушёл почти к самому лесу и остановился у небольшой реки. Здесь, на лугу, молодёжь дала полную свободу своему веселью.
Гриша начал наигрывать на гармошке, которую захватил с собой.
Нарядные парни и девицы ударились в плясовую.
Ганя украсила свою голову венком, сплетённым из ромашек и васильков. Сама она была наряжена в рубаху малинового цвета и голубой фартук. Сбоку висели широкие кисти от пунцового, с жёлтыми полосками, кушака, опоясанного вокруг её талии. Всё это очень шло к её лицу».
Занятия творчеством не вытесняли из души Алексея Новикова мечту о лучшей доле для простого народа; революционные устремления человека, уже много повидавшего и немало просвещённого, не позволяли ему бездействовать, поэтому не прекращал он свою агитацию среди односельчан. В скором времени связался с революционерами: учителем П. Я. Володиным и студентом Молчановым.
В Матвеевском, несмотря на его отдалённость от всех, даже уездных, городов, Новиков довольно регулярно получал почту. Писали цусимцы, писал Костенко. И однажды прислали Алексею номер газеты «Новое время» от 1 апреля 1906 года, где был напечатан его очерк «Гибель броненосца „Бородино“». Это был тот самый очерк, который Новиков написал в плену со слов матроса Семёна Ющина. Как попал этот материал в газету (редакцией он был идеологически приглажен), Алексей узнает позже, когда уже переберётся в Питер. А пока он испытывал двоякое чувство: радость, что напечатана одна из его первых цусимских заметок, и обиду оттого, что он, революционно настроенный матрос, пропечатался в таком консервативном органе, каким было «Новое время».
Осенью 1906 года в гости к бывшему цусимцу приехал Владимир Полиевктович Костенко, который прожил в доме Новиковых несколько дней. Новиков читал ему свои наброски о цусимском бое, внимательно выслушивал замечания, которые делал его друг. Именно Костенко снабдил Алексея адресом в Петербурге, по которому можно обратиться с просьбой напечатать будущие очерки.
По воспоминаниям Я. Агапова, односельчанина А. Новикова (эти воспоминания были записаны в начале 1950-х годов), один из братьев Поповых, озабоченный приездом к Новиковым гостя из самого Петербурга и подозревающий, что в селе могут случиться «всякие беспорядки», вызвал в село жандармов. Приехали 20 полицейских, впереди — становой пристав. Стали искать зачинщиков «беспорядков». Грозил арест и Новикову. Жандармы оцепили дом. Но, заранее предупреждённый, Алексей уже скрылся в лесу. Потом сосед Ивашкин отвёз его на подводе в город Спасск к родственникам. «Хорошо помню, как это было, — вспоминает Агапов. — Запряг Ивашкин лошадь, прикрыл Алексея Силыча соломой, а сам впереди сел. Под самым носом у жандармов они и ускользнули из Матвеевского. В селе потом долго все смеялись, как ловко удалось провести полицию. А нас, крестьян, за непочтение к властям во всей округе прозвали „матвеевскими забастовщиками“».
Итак, в сентябре 1906 года бывший русский матрос, на долю которого и после цусимской трагедии выпало немало испытаний, покидает родное село и добирается до Петербурга, устраивается на работу: теперь он письмоводитель у помощника присяжного поверенного. Но мятежная душа не позволяет вести спокойную, размеренную жизнь, и Новиков снова втягивается в революционную работу, налаживая старые связи и устанавливая новые. Общается он и с Костенко. Правда, совсем недолго, поскольку Владимир Полиевктович уезжает в Англию, назначенный членом комиссии по приёмке строящегося в городе Глазго крейсера «Рюрик».
Активная революционная работа не лишает Новикова желания писать. Уже не мысля своей жизни без того, чтобы, по его словам, не «грешить пером», Новиков по-крестьянски упорно продолжает свои литературные занятия. Он видит себя в будущем только писателем, держа в голове и сердце примеры «самоучек» Кольцова, Решетникова и «самого Горького». Видит себя писателем, истово уверовав, что не университетская учёба делает из обыкновенных людей людей пишущих, а упорный, настойчивый труд и, главное, судьба — судьба, подарившая человеку стремление искать слова, плести из них правдивое и занимательное повествование и пославшая ему для этого испытания и опыт. Что ж, привычка к тяжёлому труду у него имелась с детства. Море и война дали такие впечатления, что ни один писатель не отказался бы. Ну и верилось, что искра Божья мимо него не пролетела. Значит — писать!
В Петербурге почти сразу выяснилось, как очерк «Гибель эскадренного броненосца „Бородино“ 14 мая 1905 года» без ведома автора попал в «Новое время». Оказывается, Семён Ющин отнёс заветную тетрадку с сочинением Новикова вдове своего командира — Серебренниковой. Очерк, в котором описывалась гибель её любимого мужа, достойного и храброго офицера, не один раз поливался её слезами. Но, справившись с эмоциями, вдова, перепечатав статью, отправила её в газету.
В Петербурге Новиков изредка встречался со своими бывшими сослуживцами. Об одной из таких встреч он напишет в рассказе «Первый гонорар», а позднее включит этот рассказ в предисловие к «Цусиме». Надо сказать, что впоследствии на встречах с читателями Новиков-Прибой очень часто обращался именно к этому фрагменту своей главной книги и всегда имел громкий успех у публики.
«Дело было так, — начинал он обычно. — Как-то собрались мы на квартире одного товарища. Вспоминали о Цусиме, а потом захотелось гульнуть, но денег ни у кого не было. Один из товарищей обратился ко мне:
— Ты с „Нового времени“ за своё сочинение ничего не получил?
— Нет.
— Так что же ты смотришь, голова?
Я тоже слышал, что редакции платят за статьи какой-то гонорар, но было стыдно идти, и я отнекивался:
— А вдруг откажут? Да ещё дураком назовут…
— Не имеют права, раз твоё сочинение напечатали. А смотришь — трёшница или вся пятёрка перепадёт тебе. Вспрыснем тогда твою первую литературную работу.
Идея была дана, её подхватили другие и начали уговаривать меня:
— Разве можно упускать такие деньги? Мы тоже с тобой пойдём.
В конце концов я согласился с ними, и мы, восемь человек, отправились получать гонорар.
У подъезда „Нового времени“ пятеро остались на улице, а я и ещё двое матросов пошли в редакцию. Ноги мои плохо слушались, лицо горело, как будто я собирался совершить какое-то преступление, но меня подбадривали мои товарищи: