корректировку последствий международной торговли ярче обнаружили бы связанные с ней издержки, что возможно, было бы неприемлемо.

Поэтому один из очевидных путей состоит в том, чтобы расширить программу, подобную ТАА, одновременно увеличив размер выплачиваемых в ее рамках пособий и упростив порядок их получения. Например, обновленную ТАА можно было бы смоделировать по образцу GI Bill[186], выплачивая «ветеранам» торговых шоков средства, необходимые для приобретения новой специальности. Программа GI Bill предусматривает выплату пособий сроком до 36 месяцев для получения образования, полностью покрывая стоимость обучения в государственных школах и до 1994 долларов в месяц при очном обучении в высших учебных заведениях (при частичной нагрузке ставка пропорционально меняется), наряду с компенсацией оплаты жилья[187]. Новая ТАА могла бы выглядеть примерно так, в сочетании с выплатой пособия по безработице на время получения образования. Кроме того, поскольку нам известно, что торговые шоки оказывают сильное воздействие на местные рынки, то в таких регионах программа ТАА может быть более щедрой, чтобы предотвратить запуск нисходящей спирали на рынке труда.

В более общем плане основная часть вызываемых международной торговлей трудностей связана с отсутствием мобильности людей и ресурсов. Свободное перемещение товаров через границы не сопровождается перемещением внутри стран. Обсужденные нами в конце второй главы решения, которые были направлены на стимулирование внутренней миграции и беспрепятственную интеграцию переселенцев (субсидии, жилье, страхование, помощь в уходе за детьми и так далее), помогли бы приспособиться и к торговым потрясениям.

Однако также ясно, что мобильность, поспособствовала ли ей программа ТАА или нет, не является идеальным решением для всех работников. Некоторые могут не захотеть или не иметь возможности пройти переподготовку; другие могут не захотеть менять профессию, особенно если это связано с переездом. Это может быть особенно актуально для пожилых работников. Учиться им труднее, а вероятность устроиться после переподготовки на работу ниже, чем для молодых людей. Действительно, исследование показало, что после массовых увольнений пожилым работникам очень трудно найти другую работу. Через два и четыре года после потери работы мужчины и женщины, попавшие в волну массовых увольнений в возрасте 55 лет, имели по меньшей мере на 20 процентных пунктов больше шансов оказаться безработными, чем те, кому в этом возрасте посчастливилось избежать потери работы[188]. Перманентный эффект массовых увольнений сказывается и на молодых работниках, но далеко не в такой степени[189].

Кроме того, увольняемые пожилые работники обычно посвятили своей профессии долгое время. Для них выполняемая ими работа дает чувство гордости и идентичности, определяет то место, которое они занимают в своих сообществах. Приглашение обучиться чему-то совершенно иному не может это компенсировать.

Почему бы тогда не предложить субсидировать те фирмы, которые торговля поставила в неблагоприятное положение (особенно расположенные в наиболее пострадавших регионах)? Ларри Саммерс (глава Национального экономического совета с 2009 по 2012 годы) и Эдвард Глейзер недавно выступили за снижение налога на заработную плату в некоторых регионах[190]. Однако снижения налогов может оказаться недостаточно, чтобы стимулировать фирму сохранить своих сотрудников, если она стала неконкурентоспособной. Если же заняться конкретными отраслями и регионами, ограничив программу помощи только уже занятыми работниками в возрасте от 55 до 62 лет (когда они получат право выйти на пенсию), можно было бы потратить гораздо больше денег на каждого человека, например, если это необходимо, компенсируя фирме больше стоимости полного рабочего дня. Это не спасет все фирмы, но может стать частью необходимого длительного перехода на новый путь, сохранив значительное количество рабочих мест там, где это имеет наибольшее значение, и предотвратив распад сообществ. Лучше всего сделать это за счет общих налоговых поступлений. В той мере, в какой мы все извлекаем выгоду из международной торговли, мы должны коллективно оплачивать ее издержки. Напротив, вводя новые тарифы мы фактически требуем у работников сельского хозяйства отказаться от своих рабочих мест только для того, чтобы металлурги могли сохранить свои, а это не имеет смысла.

Разумеется, это предложение не лишено практических трудностей. Необходимо правильно определить пострадавшие фирмы и этот процесс, конечно же, будет сопровождаться лоббированием и попытками обойти правила. Также это предложение могут трактовать как форму защиты торговли, что противоречит правилам ВТО. Но это решаемые проблемы. Принцип определения фирм, подвергшихся торговым шокам, уже применяется в программе TAA, где также разработан механизм для рассмотрения претензий. А для того, чтобы это предложение не превратилось в меру по ограничению торговли, можно расширить его также и на те рабочие места, которые были потеряны в результате разрыва технологических цепочек.

Главный вывод состоит в том, что нам необходимо справиться с той болью, которая связана с необходимостью меняться, двигаться, расставаясь при этом с некоторыми представлениями о том, что такое хорошая жизнь и хорошая работа. Враждебная реакция на свободу международной торговли ошеломила экономистов и политиков, хотя было давно известно, что рабочие, как класс, скорее всего, пострадают от нее в богатых странах и извлекут выгоду в бедных. Дело в том, что экономисты считали само собой разумеющимся, что рабочие легко могут изменить занятие или место жительства, или и то и другое, а если они не смогли этого сделать, то это, в некотором роде, их собственная вина. Подобная убежденность окрасила социальную политику и вызвала переживаемый нами сегодня конфликт между «неудачниками» и всеми остальными.

Глава 4

Вкусы, желания и потребности

Все более открытое выражение неприкрытой враждебности по отношению к людям другой расы, религии, национальности и даже пола стало основной отличительной чертой популистских лидеров во всем мире. От Соединенных Штатов до Венгрии, от Италии до Индии, лидеры, которые в качестве своей политической платформы предлагают лишь расизм и/или нетерпимость, становятся определяющей чертой политического ландшафта, основной силой, формирующей выборы и политику. В период предвыборной кампании в Соединенных Штатах в 2016 году, поддержка Дональда Трампа среди республиканцев прежде всего зависела от той степени, в которой человек идентифицировал себя в качестве белого, что было гораздо более важным фактором, чем, например, его беспокойство по поводу экономики[191].

Порочная лексика, которую наши лидеры применяют каждый день, легитимизирует публичное выражение тех взглядов, которые, вероятно, некоторые люди разделяли и раньше, но воздерживались от слов или действий. Приведем пример бытового расизма. Одна белая женщина в американском супермаркете обратилась в полицию с жалобой на другую женщину, черную, которая, как она подозревала, основываясь на подслушанном телефонном разговоре, пыталась перепродать продовольственные талоны. Что достаточно показательно, в процессе доносчица воскликнула: «Мы построим эту стену!»[192] На первый взгляд это замечание не имело никакого смысла, так как обвиняемая была гражданкой США, которая находилась по ту же сторону гипотетической стены, что и ее белая оппонентка.

Но, конечно, мы все знаем, что она подразумевала. Она выразила свое предпочтение такому обществу, в котором нет отличных от нее людей, с метонимической стеной президента Трампа, разделяющей расы. Вот почему стена стала