Англичан не могло не тревожить и то, что двоюродный брат кандидата в товарищи министра – Сергей Дмитриевич Боткин – возглавлял в МИДе временный Особый отдел, занимавшийся делами российских военнопленных. Указанная должность позволяла осуществлять контакты с германской стороной. Таким образом, если при Сазонове выход немецких дипломатов на высшее руководство России по линии МИДа был невозможен (бывший министр обо всех германских предложениях сообщал сначала Бьюкенену и только потом царю), то теперь возникал канал связи, с помощью которого представители Берлина и Петербурга могли вести сепаратные переговоры.

Вопрос о П.С. Боткине обсуждался царем и главой кабинета во время приезда Б.В. Штюрмера вСтавку 1 августа 1916 года. Николай II «соизволил указать», что в Португалии уходящего на повышение дипломата может заменить посланник в Сиаме Плансон[362]. Во время следующего посещения Ставки, 21 августа, Штюрмер доложил о протесте английского посла против нового назначения Боткина. Бьюкенен заявил, что лично знакомый с кандидатом в товарищи министра «по одновременному их пребыванию на Западе», он не может не вспомнить о «неоднократно высказывавшихся Боткиным симпатиях к Германии». Поэтому возможность его назначения «могла бы возбудить в Англии подозрение в изменении прежних сердечных отношений к тройственному союзу». Штюрмер ответил Бьюкенену, что о назначении Боткина «не было и речи»[363]. Хронология этих событий указывает на высокую степень вероятности того, что Бьюкенен узнал о предстоящем назначении Боткина в результате утечки информации, допущенной А.К. Бенкендорфом в беседе с Милюковым 24 июля 1916 года.

1 августа 1916 г. «русский сезон» в Кембридже завершился, и Милюков и Струве уехали во Францию. Там лидер кадетов первым делом встретился с русским послом А.П. Извольским. 3(16) августа в записной книжке Милюкова появилась запись: «Свидание с Извольским, которому рассказываю историю отставки Сазонова»[364]. Отметим, что особой печали в связи с этим посол не выказал, ограничившись констатацией того, что считает отставку Сазонова результатом интриги противников дружбы России с Англией и Францией.

После посещения российского посольства Милюков ещё какое-то время побыл в Париже. Никаких действий по сбору данных о сношениях германцев с русскими «сферами» по поводу заключению сепаратного мира он не предпринимал. Его занимали совсем другие вопросы. Лидер кадетов встречался с польскими эмигрантами[365]. (Для партии Народной Свободы польский вопрос имел чрезвычайно большое значение)[366]. Главное же внимание П.Н. Милюкова было сосредоточено на организации постоянного общения парламентариев союзных стран. Он считал это задачей первостепенной важности[367]. Для её выполнения российский депутат провел насыщенную встречу с председателем французской межпарламентской группы Франклин-Бульоном. Был обговорён план создания интернационального депутатского объединения, которое в перспективе могло превратиться в постоянный международный парламент[368].

В беседе с Милюковым Франклин-Бульон затронул и тему германофильства. Но только не в русском, а в английском кабинете. Главные упреки в этой связи французский парламентарий обрушил на британского министра финансов Маккенну[369].

Покончив с делами, Милюков в середине августа отправился приятно провести время на берегах Женевского озера. Особо подчеркнем: его целью не было разоблачение германофильских интриг. В своей знаменитой речи в Государственной думе 1 ноября 1916 г. лидер кадетов прямо сообщил, что поехал в Швейцарию «отдохнуть, а не заниматься политикой»[370].

Лидер кадетов остановился в Лозанне, где у него были «кое-какие связи с старой русской эмиграцией»[371]. Однако никаких имён эмигрантов ни в думской речи 1 ноября, ни в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, ни в мемуарах он не назвал. Но благодаря записной книжке политика точно известно, что он тесно общался с участником революции 1905–1907 гг. эсером Н.А. Рубакиным[372]. Тот жил в Кларане – небольшой деревеньке коммуны Монтре на северо-восточном берегу Женевского озера, снимая две квартиры в комфортабельном пятиэтажном доме «Ламбер». Водной из них размещалась его знаменитая библиотека, которую пользовались многие русские революционеры, жившие в Швейцарии, включая В.И. Ленина и А.В. Луначарского. Поэтому Рубакин был в курсе всех новостей и слухов, циркулировавших в эмигрантской среде. «На меня посыпался целый букет фактов – достоверных, сомнительных и неправдоподобных: рассортировать их было нелегко», – вспоминал Милюков[373].

Общим мнением эмигрантов было то, что «русское правительство через своих агентов ведет переговоры с Германией»[374]. Этот вывод делался на основании того, что приезжающие в Швейцарию «чиновники департамента полиции оказываются постоянными посетителями салонов русских дам, известных своим германофильством»[375]. Речь шла об Елене Константиновне Нарышкиной (урожденной Толь, по отцу русской немке) и Марии Павловне Кнорринг (супруге русского немца и дочери бывшего посла в Берлине П.А. Шувалова, известного своим стремлением сблизить Россию и Германию).

Правда салон в Монтре постоянно держала только Кнорринг. Нарышкина проживала во Флоренции. В Монтре она гостила только две недели летом 1916 г. проездом из Италии через Швейцарию и Францию в Россию[376]. Сомнительно, чтобы её могли посещать «чиновники Департамента полиции» (Л. Ратаев и В. Лебедев). Милюков об этом знал. На допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства он признался: «для меня в дальнейшем выяснилась невинность этой дамы» (Е.К. Нарышкиной)[377]. Тем не менее, 1 ноября 1916 г. лидер кадетов станет рассказывать с думской трибуны именно о ней. Знающие люди будут легко узнавать её в даме «перешедшей от симпатии к австрийскому князю к симпатии к германскому барону» из речи Милюкова[378].