Улыбка на лице тут же меркнет:

– Что?

Дигби со злостью смотрит на остальных:

– Разошлись!

От его слов все резко приходят в себя, и всадники отворачиваются, а процессия снова начинает движение.

Я смотрю на Дигби, поправив капюшон на голове, чтобы укрыться от ледяного дождя.

Справа от меня Дигби понукает коня идти вперед, но точно не собирается делиться со мной, что это такое было. Оглянувшись, встречаюсь взглядом с другим стражником, который едет слева.

– Почему они все так на меня посмотрели? – спрашиваю я.

Страж застенчиво на меня смотрит, по его бледным щекам растекается румянец, который виден и под капюшоном.

– Ну… просто дамы обычно не сидят верхом.

Я смотрю на ноги, которыми оседлала коня.

– Оу. – Об этом я забыла. Раньше я всегда ездила только так, но тогда меня не волновали приличия.

За спиной, в одной из карет, где везут остальных наложниц, слышу женские насмешки.

– Выходит, ей все-таки нравится раздвигать ноги, – доносится голос одной из них. Это голос Полли.

Я заливаюсь краской:

– Может, мне стоит…

Но стражник качает головой.

– Так вы будете в большей безопасности, и для долгой дороги удобнее. Не волнуйтесь насчет них, – говорит он и наклоняет голову в сторону кареты.

Кивнув, я осторожно натягиваю правый повод, прижав левую ногу к Криспу, чтобы он немного повернулся и пошел вперед, где не придется слышать насмешки наложниц.

Мой конь непринужденно лавирует, и я облегченно вздыхаю, потому что, похоже, навыки вспомнились. С каждой минутой напряжение сходит на нет, и меня даже не волнует, что еще могут сказать остальные наложницы.

Мы в размеренном темпе идем вперед, и я наслаждаюсь вольным воздухом, радуюсь, что выбралась из кареты. Дождь, хотя и слабый, все же холодный и мокрый, но я не обращаю на него внимания, поскольку слишком взволнована тем, что оказалась под открытым небом.

Крисп уверенно меня ведет, согревая нижнюю часть тела своей шерстью. Я рада, что под платье надела такие толстые чулки, а сапоги оторочены мехом.

И все же Хайбелл ночью прекрасен, и его красота отвлекает меня от подступающего холода. Большинство домов высотой в три этажа, все построены из того же серого камня, что и гора.

Улицы вымощены и местами слегка неровные, но мне по душе стук лошадиных копыт. Уличные фонари вдоль извилистой дороги освещают нам путь, и картина такая живописная, что я не могу сдержать улыбку.

Люди выходят посмотреть на нас, с живым интересом разглядывая царскую процессию, но я не снимаю капюшон, скрывающий мое лицо и золотые волосы. Даже наложницы из борделя, обнажив грудь, высовываются из окон, машут стражникам и посылают воздушные поцелуи.

Стражник, что идет слева, прочищает горло и наклоняет голову вперед, когда одна из женщин вкрадчиво делает ему довольно щедрое предложение. Я их не виню. Он красивый, с открытым дружелюбным лицом. Наверное, такое лицо всегда выглядит по-доброму, даже когда он злится. У него пепельно-светлые волосы и яркие глаза цвета морской волны, а на подбородке неоднородная щетина, что подсказывает: ему не удается отпустить бороду.

– Как тебя зовут?

Он смотрит на меня, и я подмечаю, насколько он молод. Ему около двадцати, не больше.

– Меня зовут Сэйл, мисс.

– Что ж, Сэйл, похоже, ты пользуешься у дам спросом, – замечаю я, кивнув на высунувшихся из окон наложниц, которые зовут его чаще, чем остальных.

Румянец на его щеках становится гуще, и причина не в стылом воздухе.

– Мама бы задала мне трепку, если бы я проявил к женщине неуважение и заставил переспать ее со мной за пару монет.

Я тут же прихожу к выводу, что Сэйл мне нравится.

– Знаешь, некоторые бы возразили, что таким трудом женщинам удается зарабатывать на пропитание и оставаться независимыми, – говорю ему я.

Сэйл бледнеет, словно только что понял, что сказал, и вспомнил, кто я такая.

– Я не… я не имел в виду, что работа наложницей – неуважительный труд. Уверен, что многие наложницы достойны уважения. Или я просто хотел…

– Успокойся, – прерываю я его невнятное бормотанье. Юноша боязливо оглядывается на карету с наложницами, словно те могли его услышать. – Если не станешь свысока смотреть на наложниц, то у меня нет к тебе претензий.

– Конечно, не стану, – уверенно заявляет он. – Наложницы в этом городе, наверное, выносливее целой армии, учитывая, с чем им приходится мириться.

Я бросаю взгляд на тех, кто презрительно, но открыто пялится на бордель. На их лицах не похоть, а ярый плотский голод и жгучая зависть. Я неспешно киваю и отвожу глаза:

– В этом с тобой соглашусь.

По городу быстро разлетелась молва о нашей процессии. Вскоре люди на улицах начинают выстраиваться в очередь, собираются по пять-шесть человек, машут и радостно нас окликают, желая знать, кто едет в этой кавалькаде, кого из важных персон им, возможно, удастся разглядеть. Я пригибаю голову, держа поводья одетыми в перчатки руками, и не решаюсь поднять глаза и снять капюшон.

Вперед путь расчищают стражники, наша процессия идет еще медленнее, поскольку им постоянно приходится разгонять людей, чтобы те дали дорогу каретам.

Немного погодя мы сворачиваем с мощеной дороги, удаляясь от собравшейся толпы, и направляемся в самую глубь Хайбелла. Без испытующих взглядов, когда за нами не наблюдают десятки людей, дышать становится легче, руки чуть отпускают поводья, но передышка длится недолго.

Чем дальше мы продвигаемся, тем беднее становится вид. У меня на глазах Хайбелл из прекрасного и ухоженного города превращается в мрачные неприглядные трущобы.

Я опасливо взираю на перемены, подмечаю, что даже звуки здесь не такие. В них не слышится ни капли того веселья, что царило в центре города. Здесь слышны только плач младенцев, мужские крики и хлопки дверей.

– Обычно мы придерживаемся главной улицы, но поскольку направляемся в Пятое королевство, то по южной дороге пролегает более быстрый путь из города, – шепчет Сэйл. Теперь он вместе с Дигби едет верхом на коне ближе ко мне, ведь утрамбованная дорога сужается.

По обе стороны от нас дома́ уже не из толстого камня, а из дерева. Постройки неудачно сколочены, какие-то покосились и разрушаются, другие с годами осели, словно ветер и снег пытались их придавить, и человек не выстоял против природы.

Даже Раскидистые Сосны кажутся здесь более грубыми, кора шероховатая и расколотая, а на ветках нет половины иголок.

Фонари вдоль дороги встречаются все реже, пока не заканчиваются вовсе. Дорога больше не вымощена булыжником и превращается в промокшую ледяную грязь, которая брызжет из-под копыт лошадей.