chitay-knigi.com » Классика » Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 188
Перейти на страницу:
не водил — характер у Марьяны был шебутной, чуть что — любила ругаться и настаивать на своем, доказывать какую-то свою правду, а начнет вспоминать позже, чего доказывала, и сама не поймет. Яростная в спорах-разводах, тетка Марьяна была отходчива: только что дымом дымилась, а через минуту — смеется-похохатывает, сама себе дивится… «Марьяна у нас с прибалдясинкой», — говорили про нее в поселке, а что это такое «прибалдясинка» — толком никто не знал, хотя смысл сказанного каждому был понятен. Вот и Клима Головню она к себе пускала, «потому что ей что, — говорили в поселке, — она с прибалдясинкой, а мы разве дурные, что ли?». Страшноватая на вид, с длинным, горбинкой, носом, узкими точеными губами, с вечным прищуром настороженных глаз, которые и правда истинно лучились каким-то дьявольским огнем, когда тетка Марьяна смеялась, — она и внешне отпугивала от себя народ, так что водить с ней родство, а тем более просто водиться мало у кого было охоты…

Собрала Марьяна на стол, что могла (а жила она бедно, в основном огородом, да завела еще козу Степаниду, Паньку, чтоб было свое молоко и шерсть): картошка, да огурцы, да помидоры, да маринованный чеснок — вот и все угощение Марьяны Никитичны.

Сели за стол, и тут тетка Марьяна в самом деле спохватилась:

— А что за праздник такой? Не пойму, ребята. Ей-богу, в толк не возьму.

— Сватаюсь вот, — усмехнулся Клим Головня.

— Ну, брехать-то! — махнула рукой Марьяна Никитична. — Пойди-ка, черт чертович, отмойся для начала, грехи отмоли. А то вишь — сватается он… Не смеши старуху!

— А чем он плох-то? — будто и не шутя спросила Варька.

— Ну, ты серьезно, девка, или как? — Старуха, поджав и без того тонкие губы, уставилась горбатющим своим носом в Варькино лицо.

— Сороковины сегодня, — сказала Варька.

— Сороковины?.. Чьи это? — подивилась старуха и тут же догадливо протянула: — А-а… и верно что… Ай, лихо, молодец девка! По Егору Егоровичу, стало быть, печалуешься?

— А что, разве плохой был человек? — вопросом на вопрос ответила Варька.

— Ну, помянем, что ли, вашего человека? — Клим уже нетерпеливо ерзал на стуле: — Сколько можно разговоры разговаривать?

— А помянем, помянем, царство ему небесное, — согласилась старуха.

Клима Головню ждать не пришлось.

— Небось на кладбище ходила? — спросила тетка Марьяна.

— Ходила. — Варька раскраснелась, губы ее запылали, а темный волос как будто еще больше почернел — от контраста с разрумянившимся лицом. — Возвращалась как раз…

— А я, слушай, Варьке-то говорю: пошли к тетке Марьяне, а она говорит: пошли… Ну, удивила! Слышь, тетка Марьяна?

— Небось испугался? — ехидно прищурила глаза тетка Марьяна.

— Я знаешь чего только боюсь? Работать! — рассмеялся Клим Башка-Зародыш. — Остальным меня не возьмешь. Не на того напали!

— Вот и ответь мне, Варька, — вздохнула тетка Марьяна, — почто у меня к дураку такому душа лежит?

— Хоть — сам скажу? — И с важностью изрек: — Мир — агромадный, а мы с тобой, тетка Марьяна, две сироты в нем…

— Ты-то безродный, точно, а у меня вон Панька есть, не-е… я не сиротеюшка, летом-то я живу перемогом, а вот зимой без козы пропала бы, иной раз и ляжем рядом, в холода-то, поближе к печке, шерсть у Паньки длиннющая, голову положит на меня, жвачку во сне жует — и вот спим… Ох, хорошо этак-то зимой, сладко…

— Да коза-то она что — человек? Подумай-ка! — Клим по вопросу о сиротстве так просто не хотел уступать старухе.

— С виду — нет, не человек, — согласилась Марьяна Никитична, — а душа самая что ни на есть человечья… И не спорь со мной, не спорь! — разгоряченно, так что даже глаза засверкали, заговорила тетка Марьяна, видя, что Клим собирается возразить.

— Предлагаю обмен, — как ни в чем не бывало сказал Клим; волосы у него, когда он снял свою пожухлую кепчонку, беспрестанно рассыпались во все стороны, и голова напоминала теперь кукурузный початок: вытянутая, продолговатая, а сверху метелка желтоватых волос болтается.

— Какой еще обмен? — насторожилась старуха.

— Меняю себя на Паньку.

— Чего-чего? — засверкала Марьяна Никитична глазами. — Как это «себя — на Паньку»?

— Она же человек у тебя, — пояснил Клим.

— Еще и получше какого другого будет…

— Ну вот. И я человек.

— И что? — не поняла Марьяна Никитична.

— Мен на мен. Человека меняю на человека.

Марьяна Никитична, не понимая, но заранее возмущаясь климовской наглостью, повернула голову к Варьке: ты чего-нибудь понимаешь, девка?

— Поясняю… — Клим снова наполнил стопки. — Ты мне отдаешь Паньку, я тебе вручаю себя.

— Да нашто ты мне нужен-то, лешак этакий?

— Эксплуатировать меня будешь.

— Чего-о?..

— Пользоваться моим трудом. Я буду вкалывать, а ты будешь жить…

— А Панька?

— А Паньку прогуляем, — как о само собой разумеющемся деле, сказал Клим.

— Чего-чего? — не на шутку встревожилась Марьяна Никитична. — Паньку, выходит, прогулять, а вместо нее, значит, тебя, козла вонючего, в дому своем завести?! Ну, Клим ты, Клим, был ты чертом в аду, им ты и сгоришь в пекле! Тьфу на тебя!

— А говорила — уважаешь меня, — подмигнул Клим Варьке.

— Я душу твою сиротскую жалела, а гуляку да ленивца в тебе против даже Панькиного хвоста не поставлю!

— Даже против хвоста?

— Именно так — даже против хвоста!

— Тогда, тетка Марьяна, давай мировую: никакого разговора о Паньке не было…

— Ну, то-то! А то ишь расхвастался: меняю себя на козу! Да она мне, золотая, во сто крат ближе родни любой, не то что там рваные головы, вроде твоёй…

Варька слушала и не слушала их разговор, вроде здесь была, рядом с ними, а думы все время уносили ее куда-то в сторону: себя не чувствовала — вот ведь она сидит за столом, головой качает, как бы поддакивая и Климу, и тетке Марьяне, а в то же время душа далеко отсюда, раздвоение какое-то — прежде и не знала, что такое бывает… Но самое удивительное: час назад еще вовсе не знала, не ведала душа, куда от горя деваться, сидела на могиле Егора Егоровича, плакала, поверить не могла, что нет и не будет его больше в живых и что вся любовь ее — зряшная, пустая и никчемная, и жалела себя, Егора Егоровича жалела, в голос голосила, а тут вдруг, под житейский разговор Клима Головни с Марьяной Никитичной, стала наполняться ее душа то ли раздражением, то ли злобой, и чувства эти (чего она сама еще не понимала) были не только протестом против случившегося, а были направлены главным образом против самого Егора Егоровича. Только что любившая его до беспамятства, она вдруг возненавидела Силантьева и за нелепую смерть его, и за свои страдания, за то, что будто посулил ей счастливую, хорошую жизнь, а сам вдруг обманул, исчез из жизни,

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 188
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности