во дворе, и как раз в эти минуты и решилась судьба Зои и Анатолия, о чем Анатолий ведать не ведал и мечтать, наверное, не мечтал.

— Чтоб этого твоего… — Варвара задумалась на секунду, подбирая подходящее словцо, но, так и не придумав ничего, лишь выразительно указала кивком головы на веранду, — у нас больше не было… Поняла? — И серьезным черно-огненным взглядом опалила Зою. Матери Варваре шел уже пятый десяток, и черные — с проседью — волосы, и черные — огненные — глаза, все в ней как будто говорило о гордой непреклонности, о властной и суровой натуре.

Однако не скажи мать Варвара последних слов, не взгляни она так строго на Зою, может, никогда бы и не случилось того, что случилось, и не вырвались бы у Зои те слова, которые разом разделили ее жизнь на две доли: до и после замужества.

— А я выхожу за него замуж! — вот какие слова вырвались у Зои.

— Может, не выходишь, а уже — жена его? — продолжая непримиримо смотреть на Зою, в упор спросила мать.

— Да, уже жена! Представь себе! Да, жена. Да! Ну и что здесь такого?!

— Выходит, ждешь наших поздравлений?

— Мама, — вмешалась Полина, — ну что ты на нее взъелась? — И от этого, от неожиданной защиты сестры, глаза у Зои подернулись дымкой слез — так она была благодарна Полине в эту минуту. — Почему она должна отвечать за Анатолия?

— А ты помолчи, я не с тобой пока говорю. Дойдет очередь и до тебя, если уж так не терпится.

— Уж не хочешь ли ты поссориться сегодня с нами? — не сдавалась Полина. — Почему это я должна молчать?

— Ты для чего ее в Свердловск увозила? Для чего она училась там, техникум кончала? Чтоб за первого попавшегося замуж выскочить?! Я тебя спрашиваю!

— Ты сама ее подталкиваешь! — Полина смотрела на мать Варвару не менее разгоряченным, не менее упрямым взглядом. — Приехал с ней парень, чего ты ее сразу в жены записываешь — лишь бы только обругать, что ли? По старой привычке?

— Ты мне ответь: для чего она училась, если теперь таких с собой привозит?! В дом родной! Я-то кто для вас: мать или какая-нибудь приживалка в чужом углу, нищенка какая-нибудь безродная? Кто я вам?!

— Принялась опять за старое, — махнула рукой Полина. — При чем тут сани, когда разговор о телеге?

— А при том, что если я мать, а вы мужиков в родной дом возите, так хоть везите с разбором. Вот я против Бориса твоего ничего не говорю. Степенный, уважительный. Нет чтоб и Зойке такого завести…

— Поздно уже, мама, — вставила в разговор свое слово Зоя. — Поздно. Я выхожу замуж за Анатолия.

— Нет, ты всерьез, что ли? — удивилась и Полина.

— Всерьез, — поджав губы, не столько проговорила, сколько кивком головы подтвердила Зоя.

Над столом воцарилось молчание.

— Так что́, значит, поздравлять будем?! — Полина опомнилась первой, обняла Зою, расцеловала сестру. Тут-то вот и покатились у Зои настоящие слезы…

— А мое благословение такое будет… — медленно, тяжело проговорила мать. — Не опомнишься — чтоб в доме моем вашей ноги не было. Ни твоей, ни мужа-жениха. Повидала на своем веку — хватит наш род корежить да умерщвлять. Вот такое мое слово. Последнее.

— Опять вражду в доме насаживаете?! — не выдержала Полина, перейдя почти на крик. — Опять не миром, не ладом жить будем?! Ох, мать Варвара, смотри, останешься одна-одинешенька, горькой бобылицей. Детьми разбрасываться — только сук под собой рубить!

— А тебе, Полина, второе мое слово: кто не мятая — та еще не курица. Вот потопчут тебя петухи, повыдергают на затылке спесивый пух — тогда и кудахчь. А пока — цыц мне!

— Как же, ох, испугалась я, мать Варвара, так уж испугалась твоих окриков! Все безгрешной хочешь быть, а сама Зойку и толкнула в объятья Анатолию.

— Ну да, опять у вас мать виноватая. Сказала — и на том кончаю: чтоб этакого в моем доме не было!

На другой день, проспавшись, Анатолий собрался уезжать из поселка. Зоя пошла его провожать и домой не вернулась: даже не попрощавшись ни с кем, — видно, сама от себя не ожидала такого, — уехала вместе с Анатолием.

Недели через три — уже в Свердловске — Полина получила от Зои письмо: в Сибирь с Анатолием они решили не возвращаться, остались в доме у Анатолия, под Кременчугом; расписались. Свадьбы никакой не было, так — небольшое застолье, и все.

Полина тут же послала телеграмму:

«Поздравляем. Желаем счастья. Мама. Полина. Борис. Женя».

ГЛАВА 5. ВАРВАРА

Родив Зою, жила Варвара в той самой «малухе», где совсем недавно, всего-то год назад, квартировал Егор Егорович Силантьев. Жила Варвара отделенно, замкнуто от всех, Илья Сомов и слышать ничего не хотел о внучке, хотя в душе глубоко переживал о случившемся; мать Евстолия Карповна, как ни точила ее обида на старшую дочь, все же жалела Варьку, иной раз и рада бы потетешкаться с внучкой, но Варвара уже на пороге «малухи» встречала таким злобно горящим взглядом, что мать поневоле пятилась и, приговаривая: господи, господи! — уходила к себе… Запросто у Варвары могла бывать только Катя, она и помогала во всем старшей сестре, и с Зойкой сидела, когда надо; без Кати, конечно, Варваре пришлось бы совсем худо.

К потолку в «малухе» были прикреплены две упругие стальные пружины, от пружин вниз тянулись толстые, из крученой нити, веревки, которые намертво привязаны к зыбке; в зыбке этой качалась когда-то сама Варвара, в ней же выросла и Катя, и теперь вот пришла очередь за Зойкой…

Беленькая, с ясными глазами, все время улыбающаяся, как только ни взглянешь на нее (она лежала и будто всегда ждала, когда кто-нибудь посмотрит на нее, склонится над ней или скажет что-то), Зойка радости Варваре не приносила. И разговаривала с Зойкой, и улыбалась ей, и тетешкалась только Катя, Варвара же смотрела на дочь так, будто не видела ее, — мысли Варвары, казалось, были далеко-далеко…

На этажерке, рядом с фотографией Гошки — сына Силантьева, стояла теперь фотокарточка Егора Егоровича. Все, что осталось у Варвары от них, — это две фотографии…

Иногда, оставив Зойку с Катей, Варвара, постаревшая на лицо, а телом — игра природы — цветущая, как всякая молодая роженица, накинув вязаный черный платок на плечи, отправлялась на поселковое кладбище, садилась на скамейку, которую, вместе с оградой, сделали товарищи Силантьева по работе, и подолгу сидела здесь, вглядываясь в памятник, на верхушке которого, на остром штыре, сверкала красная звезда; и сидела Варвара, как будто надеялась, что долгое безутешное созерцание памятника поможет открыть ей какую-то