Писатель навсегда остался в памяти Барто как простой добрый человек, светлая личность. Поэтесса посвятила ему поэму «Двое из книжки»:

Про ваш мальчишечий народ

Уже он не напишет,

И во дворе не соберёт

Вокруг себя мальчишек.

Погиб писатель на войне

А снег летит, летит в окне,

А снег летит,

Всё снег да снег,

Протяжный свист метели.

«Чук-Чук и Гек,

Чук-Чук и Гек…» —

Колёса вдруг запели.

«Чук и Гек» – одна из повестей Аркадия Петровича для детей. Из других наиболее известных – «Тимур и его команда», «РВС», «Школа», «Военная тайна». Все они написаны в 30-е годы прошлого столетия, но подростки зачитывались ими и несколько десятилетий позже.

Не в своей тарелке. И. М. Гронский в 1925–1934 годах был заместителем, а затем главным редактором «Известий». В газете часто печатались стихотворения В. В. Маяковского, и Иван Михайлович хорошо знал поэта. Вот что он рассказывал о своих последних встречах с Владимиром Владимировичем.

«Одна из таких встреч произошла в Доме Герцена на одном из банкетов художников. Я заказал ужин. Приходит Маяковский. Он поздоровался со мной, я предложил ему сесть. Маяковский не сел, топтался на месте, жевал папиросу. Я говорю:

– Какая муха вас укусила?

– А что такое?

– Вы же явно в расстроенных чувствах.

Перекинулись несколькими словами, и неожиданно Маяковский меня спрашивает:

– Скажите, Иван Михайлович, будете вы меня печатать?

Я говорю:

– Владимир Владимирович, приходите ко мне в „Известия“, домой, если хотите, приходите, и мы с вами посидим потолкуем. Приносите всё, что вы написали, почитаем, обсудим и решим, что, где и как печатать.

Он продолжал стоять, топтаться на месте.

Я говорю:

– Знаете, Владимир Владимирович, а может быть, вам стоило бы отдохнуть? Поезжайте-ка куда-либо. Я вам дам командировку, деньги, всё вам устрою, что необходимо.

– Нет, я не поеду никуда.

– Может быть, стоит поехать за границу? Я вам командировку за границу дам.

– Никуда не поеду, никуда не поеду – такой был ответ Маяковского, сколько я его ни уговаривал поехать куда-либо».

Отойдя от Ивана Михайловича, поэт подошёл к столику, за которым сидели Асеев и Пастернак. Поговорив с ними минут пять, вернулся к Гронскому и к разговору о том, будут ли его печатать в «Известиях». Наконец ушёл. Тогда к Гронскому подсел Асеев:

– Иван Михайлович, как-то надо Володе помочь. Он не в своей тарелке. Он болен. Причём, по-видимому, болен очень серьёзно. Какой-то надлом.

Был декабрь 1929 года… Следующая встреча Ивана Михайловича с Маяковским произошла в конце февраля. Рабочий день главного редактора «Известий» заканчивается обычно около трёх-четырёх часов. Домой Гронский шёл пешком через Тверской бульвар.

– И вот в одну из таких ночных прогулок, – вспоминал Иван Михайлович, – я совершенно неожиданно встретил Маяковского. Была ночь. Но было тепло. Ну, поздоровались и пошли с ним гулять. Причём гуляли мы довольно долго. Может быть, час, может быть, два. Я с удовольствием бродил, тем более что такой спутник, собеседник. И он никуда не спешил. Вот мы и ходили с ним туда и обратно и разговаривали.

Ну, вновь беседа об отношении к нему людей и редакции «Известий». Против него, по-моему, уже не было никого, кроме разве Демьяна Бедного, который относился к нему отрицательно. И кроме, скажем, Алексея Максимовича Горького, который редактировал литературную страницу «Известий». Но эта литературная страница вышла всего один раз, по-моему. Ну вот… И я говорю Маяковскому, что старые большевики относятся к нему отрицательно. Это его очень заинтересовало: «Почему?». Ведь он же работает на советскую власть, на революцию, причем работает как чернорабочий, что называется, как ломовая лошадь. Он даже употреблял эти выражения. Я говорю: «Владимир Владимирович, дело в том, что у вас расхождения с партией по вопросам художественным, точнее говоря, философско-этическим, более глубокие, чем вы думаете». И я ему рассказал, что футуристы, вообще формалисты, особенно художники, считают, что главной задачей искусства изобразительного является делание вещей. Тут я ему напомнил декларацию Брика, Малевича, Кандинского и других… Но ведь у искусства изобразительного задача-то другая: изображение действительности во всех её существенных проявлениях. А в литературе вы, футуристы, сбиваетесь на литературу факта, т. е. описание того, что есть. Но это же натурализм. А большевики никогда не поддерживали натуралистические течения в эстетике. Они всегда стояли на позициях реализма, и с позиций реализма ни один эстетически художественно грамотный большевик никогда не сходил.

Маяковский возражал тем, что он, во-первых, классиков не отрицает, он считает необходимым классиков наследовать и, так сказать, их традиции развивать. «Всё положительное, что было в искусстве изобразительном, всё положительное, что было в литературе художественной, надо беречь и надо развивать. Это традиции народа русского, и они мне близки и дороги. Но сейчас время такое, кипятковое, тяжёлое, когда вопрос стоит о жизни и смерти революции. Поэтому поэтам надо быть агитаторами, мобилизовать массу, народ, потому что мы одни, а кругом океан враждебных сил, и внешних, и внутренних. Так что поймите, почему я именно так работаю, а не по-другому. Может быть, кое в чём вы правы. Это надо основательно продумать. Кстати, я уж не такой большой знаток философии».

Неожиданно для Гронского Владимир Владимирович затронул интимную тему:

– На Серёжку бабы вешались, а от меня бежали и бегут. Не понимаю почему.

– Не может быть, чтобы от вас девушки бежали, – удивился Иван Михайлович.

– Да нет, бегут, – возразил поэт. – Я связан с Бриками, но это больше дружба, чем, собственно говоря, какая-то другая форма близости.

От Бриков Маяковский перешёл к Татьяне Яковлевой, с которой познакомился в Париже и в которую, по его выражению, влюбился по уши. Не ручаясь за точность выражений поэта, Гронский так передавал их:

«– Она знала, что я выдающийся поэт, что у меня в Советском Союзе уйма поклонников, что слава у меня, так сказать, большая и что меня везде принимают как большого поэта. Но, говорит, несмотря на всё это, я получил отказ. И ещё он мне сказал, что он внёс в цветочный магазин деньги на год вперёд. Уезжая из Парижа, он внёс в магазин деньги, и цветочный ежедневно присылал цветы. Ну сколько стоило?.. Даже назвал сумму. Я её не помню. И когда Маяковский покончил жизнь самоубийством, я вспомнил этот разговор. Татьяна Яковлева получала цветы, если только она оставалась в Париже. Она к тому времени уже