— Мы не верующие, но, прежде чем сесть за стол, всегда стоим и молчим.

Эдвард пока не понимал, рассматривать ему этих женщин как врагов или нет. Может быть, отец хотел его приезда, а они под напускной вежливостью скрывали свою ревность и неприязнь. Не представляется ли он им, размышлял Эдвард, чужаком? Ведь он вполне обходился без них, пока ему было хорошо, а теперь попал в беду и бросился искать поддержки, которой не заслуживает, рассчитывая на внимание отца как на некую привилегию? Если так и есть, им будет легко отомстить ему — он чувствовал это по исходящим от них вибрациям силы. Он уже слышал слово «сестра». «У меня две сестры, — думал он, — Беттина и Илона, Илона и Беттина. Что они сделают мне? Я приехал сюда ненадолго». Но то, что происходило, что могло произойти, было больше, мрачнее и длительнее этого.

Первой заговорила Илона.

— Тебя ведь зовут Эдвард?

— Гм… да…

— То есть я хочу сказать — не Эд, не Тед, не Эдди и не Нед?

— Ха, Недди! — рассмеялась матушка Мэй.

— Нет, меня всегда называли Эдвардом.

— Тогда и мы будем тебя так называть, — решила Беттина.

— Мы приготовили для тебя маленький пир, — сказала матушка Мэй. — Всякая еда — святой дар, но сегодня особый праздник.

— Торжество, — вставила Беттина.

— Но сначала мы должны сказать, что мы вегетарианцы, — предупредила матушка Мэй. — Надеюсь, ты не возражаешь?

— Нет-нет, я и сам почти вегетарианец. Я чувствую, что должен им стать, еда мне безразлична.

— Мы надеемся, это тебе понравится, — проговорила Илона.

— То есть я, конечно, не имел в виду…

— Давай мы за тобой поухаживаем, — сказала матушка Мэй. — Понимаешь, мы тут всегда едим просто, как на пикнике. Все на столе, вон в тех мисках. Или ты хочешь сам себе положить?

— Нет-нет, пожалуйста, положите мне…

— Потом ты сам будешь это делать, — сказала Беттина. — У нас есть маленькие смешные традиции, но ты скоро всему научишься.

Илона рассмеялась, точнее, захихикала, глядя на Эдварда и закрывая рот рукой, как делали девушки-японки в его колледже.

Зачерпывая ложкой из разных мисок, матушка Мэй положила на тарелку Эдварда бобы, приправленные маслом и травами, чечевицу в сладковатой подливе, плоскую котлетку из (как он распробовал) орехов, какое-то блюдо вроде яичницы со шпинатом, салат из незнакомых ему листьев. Все это (как он опять же распробовал) оказалось великолепно на вкус. Масло было несоленое, а рассыпчатый, толсто нарезанный хлеб — явно домашнего изготовления.

— Хочешь вина?

— Будьте добры.

Из керамического кувшина, разукрашенного синими и зелеными геометрическими фигурами, Беттина налила в его стакан красноватую жидкость.

— Вино из бузины урожая прошлого года. Мы его сами готовим.

— Мы все готовим сами, — хихикнула Илона.

Эдвард все больше склонялся к мысли, что она — младшая.

— Ну, или почти все, — сказала Беттина.

— Обычно мы не пьем вино, — заметила Илона.

— Но сегодня особый день, — проговорила с улыбкой матушка Мэй.

Вино тоже было отличное, довольно крепкое и ароматное, со сладковатым вкусом. Эдварду казалось, что он пьет нектар. У него сразу же началось приятное головокружение. Он оглядел просторную комнату — да, это был большой средневековый сарай. Громадные балки терявшегося в тени свода переплетались в великолепной архитектурной игре, отчего у Эдварда создавалось впечатление, будто он находится на большом корабле. Высокие стены из грубого камня были голыми, если не считать гобелена напротив главной двери, на которой висели тяжелые плотные шторы. В тусклом свете Эдварду не удавалось разглядеть, что изображено на гобелене. Черный пол покрывали большие сланцевые плитки. В зале, как и в спальне, почти не было мебели, лишь несколько больших резных стульев у стены рядом с печкой, два небольших стола с горящими на них лампами и целый лес растений в громадных керамических горшках.

Теперь, когда на несколько мгновений разговор прервался, Эдвард довольно смело разглядывал своих собеседниц. Он внезапно и не без приятности ощутил себя мужчиной в компании трех женщин. Трех запретных женщин, подумал он и испытал облегчение. Это часть всего происходящего — судьбы или рока, как там оно называется. Бросалось в глаза выражение абсолютного покоя на лице матушки Мэй, как бывает порой у женщин. Ее красота была отмечена сияющей безмятежностью. Глядя на такие лица, трудно определить, откуда берется это спокойствие — то ли оно бессознательное, дарованное природой, то ли выработанное, как следствие мудрости, то ли маска намеренно культивируемой вечной юности. Ее рыжеватые волосы, светлее, чем у Беттины, были тщательно уложены, прямой нос выглядел не столь агрессивно, подбородок был менее острым. Широкое лицо было бледным, почти белым, серые глаза смотрели немного насмешливо и дружелюбно. Эдвард нашел красивым ее изящный, тонко очерченный рот, а потом понял, что она вся красива. Она даже более привлекательна, чем ее хорошенькие дочери. У Илоны, чьи рыжие волосы растрепались сильнее, чем у сестры, и часть их свободно спадала на спину, было детское красивое округлое личико, розовые пухлые щеки и чуть курносый нос. Она ответила на взгляд Эдварда таким же изучающим взглядом. В нем читалась озорная, хотя и застенчивая насмешливость, заставившая его быстро отвести глаза. Все три женщины обходились без косметики.

— А когда вернется мой отец? — спросил Эдвард у Беттины.

Он вдруг осознал, что ест яблоко, хотя не помнил, как взял его.

Беттина повернулась к матушке Мэй:

— Когда вернется Джесс?

— Ой, скоро… скоро…

Эдвард почувствовал, что глаза его закрываются. Он попытался открыть их, но они снова закрылись. Он прилагал усилия, чтобы поднять веки, а три лица перед ним расплывались. Зал превратился в серую сферу, где он неловко плыл и тонул.

— Извините, бога ради, — сказал он. — Что-то я вдруг ужасно устал.

Стулья громко заскрежетали на сланцевых плитках, и этот звук отозвался болью в голове Эдварда. Он встал, ухватился за спинку стула.

— Извините, пожалуйста…

— У тебя был долгий день, а вино крепкое. Илона, ты проводишь Эдварда наверх?

Не выпуская из рук яблока и прилагая усилия, чтобы не упасть, Эдвард направился за Илоной по длинной пустой комнате к занавешенной двери. Девушка взяла лампу, которая, как и прежде, стояла в нише. Эдвард с трудом поднялся по каменным ступенькам, цепляясь за толстый канат перил, и наконец оказался в освещенной спальне. Илона поставила свою лампу на стол, подошла к кровати и принялась аккуратно расстилать ее.

— Тут в кровати грелка — мы ее положили как раз перед твоим приходом, она, наверное, еще теплая. Хочешь, я налью погорячее?

— Нет-нет, спасибо…