Частенько приходили восторженные, любовные и одновременно дружеские письма от Юлии.

В одном из них он, кроме ободряющего: «Скоро увидимся!»– прочел загадочную строку: «Поздравь меня, Бришка, я стала матерью!»

Агнесса Пачини умерла в родах, и Джованни остался вдовцом с двумя дочерьми. Старшая, как известно, звалась Джованнина в честь отца, ну а младшую, согласно последней воле Агнессы, окрестили Амацилией.

Многочисленные родственники, принявшие на себя заботу о девочках, советовали вдовцу как можно скорей жениться (разумеется, выждав год траура, как же иначе?) и немедленно составили список самое малое из десяти невест, но Джованни с выражением приличной печали ответил, что сам найдет нежную мать своим малюткам.

«Нежная мать» у него и в самом деле была уже на примете, и сделаться таковой эта особа совершенно не возражала – беда была лишь в том, что выходить замуж за Джованни она не соглашалась ни в коем случае.

– Ах, милый, – хохотала она, сверкая зубами и запрокидывая голову так, что ее сливочная стройная шея напрягалась, как струна. – Никогда в жизни, хоть умри. Я уже побывала замужем по необходимости, потом чуть не вышла замуж по страстной любви – и поняла, что узы брака не дня меня. Мне нужна свобода, чтобы быть счастливой! И меньше всего я гожусь на то, чтобы скромно оттенять таланты своего супруга. Я могу быть любовницей, другом, причем верным, – но только не женой! Я всегда буду жить своей жизнью. Однако я совершенно не возражаю против того, чтобы помочь тебе в воспитании дочерей. Больше сделать для тебя я ничего не могу, а это развяжет руки тебе и сделает счастливой меня. Я буду возить их с собой по белу свету, мы станем кочевать из Италии в Россию, во Францию, в Германию… Они увидят мир и ни в чем не будут знать отказа! Они получат образование и приданое, они будут богаты и довольны жизнью! Даю тебе в этом мое слово – слово графини Самойловой!

Да, легко догадаться, что особой, на которой мечтал жениться Пачини, была именно она, Юлия Самойлова!

Конечно, Пачини оскорбился и категорически отказался отдать дочерей Юлии. Он даже попытался запретить их встречи, однако вскоре убедился, что это бессмысленно: каким-то удивительным образом, подкупом, лаской ли Юлия умудрялась располагать к себе самую строгую охрану, которую Пачини пытался приставлять к детям. В конце концов он махнул рукой и больше не запрещал Юлии не только навещать девочек, но и возить их с собой, куда ей заблагорассудится.

Собственно, это было очень хорошо, что дети под ее присмотром! Теперь Пачини мог вполне отдаться творчеству. Но беда состояла в том, что с творчеством дела обстояли не слишком ладно. Его опера «Корсар», премьера которой состоялась в Риме, провалилась.

Юлия как раз в это время тоже оказалась в Риме, и она, конечно, была в театре Аполло на спектакле, а потом явилась в директорскую ложу утешать старинного приятеля.

Публика уже разошлась, огни погасли, театром вмиг овладел тот особенный холодный сырой мрак, который немедленно овладевает огромными нетоплеными зданиями, лишь только в них гаснет свет, и Юлия демонстративно куталась в горностаевый мех (она уверяла, что именно горностай в сочетании с алым архатом служит наилучшим фоном для ее красоты, и не ошибалась… Впрочем, горностай служил бы лучшим фоном для чего угодно!), подрагивала плечами, постукивала зубами и уверяла, что ставить премьеры в этом театре, который больше похож на казарму, в котором нет ничего праздничного и радостного, – дурная затея.

– Сюда просто не хочется идти, и я понимаю зрителей!

– Ради Господа Бога, – зло сказал Пачини. – Не считай меня дураком! Что значит – не хочется идти? В зале не было ни одного свободного места!

– Да, я это заметила, – спокойно кивнула Юлия. – Но я заметила еще кое-что. Здесь нынче не было подлинных ценителей оперы. Такое ощущение, что собрались люди случайные. Большинство этих зрителей совершенно не умели себя вести! Одновременно начинали шикать и свистеть, лишь только раздавались аплодисменты, а иногда они аплодировали, как идиоты, только начиналась выигрышная ария или сцена, и заглушали голоса актеров. А когда упал занавес, они все, как один, ринулись к выходу, толкаясь и грохоча креслами. Что это за невежи?! Как они сюда попали?!

– Случайные люди? Невежи? – невесело ухмыльнулся Пачини. – О, дитя! Совсем нет! Они именно что неслучайные! Это клака!

– Что? – удивилась Юлия.

– Неужели ты и впрямь не знаешь? – Пачини был поражен. – При каждом театре есть организация лиц, которые живут тем, что освистывают, зашикивают или, наоборот, превозносят до небес актера или целый спектакль. Помнишь, «Севильский цирюльник» Россини провалился здесь же, в театре Аполло? Его провалила клака Пазиелли, у которого был собственный «Севильский цирюльник» и который совершенно не желал видеть рядом с собой соперника.

– Не могу поверить… – пробормотала Юлия.

– О, да ты просто не обращала внимания на те события, которые происходят в зрительном зале, а не на сцене. Клака – это страшная сила! Говорят, она зародились еще во времена Нерона: тиран-император лично баловался актерством и очень нуждался в аплодисментах, которые тешили бы его тщеславие. Ну, приближенные и старались, отбивая ладони, – свои и наемные.

– Все пути ведут в Рим… Вернее, из Рима! – усмехнулась Юлия. – И как ты думаешь, чья же это клака позаботилась провалить твой спектакль?

– Да я почти уверен, что постарался Беллини! – с ненавистью сказал Пачини. – Этот самонадеянный мальчишка – ему едва исполнилось тридцать! – привозил сюда свою оперу «Сомнамбула», однако в Аполло ее не поставили, сочли скучной и затянутой. Кое-как ему удалось пристроить ее в Милане, в театре Каркано, и он решил мне отомстить: ведь я-то премьеризировал в Аполло.

– Ну, его можно понять! – ласково сказала Юлия. – Что такое Каркано по сравнению с римским Аполло! Ты восторжествуешь над ним, когда твоего «Корсара» поставит Ла Скала! Я знаю, ты уже подписал все договоры с дирекцией…

– После сегодняшнего провала я даже не знаю, действительны ли они, – чуть не плача, проговорил Пачини. – И ты недооцениваешь Беллини! Его новая опера «Норма» выходит на сцену Ла Скала за месяц до моего «Корсара». И если будет успех, ею вполне могут заменить мою постановку – после сегодняшнего-то провала…

– Норма? – презрительно переспросила Юлия. – Ну и название! Норма, форма…

– Это имя главной героини, – пояснил Пачини. – Разве ты не знаешь пьесу Алессандро Суме «Норма, или Детоубийство»? Либретто написал Феличе Романи, и можешь не сомневаться – это хорошее либретто. Беллини сделает все, чтобы уничтожить мою оперу снова! Ему хочется пролезть в репертуарный план Ла Скала и закрепиться там! И ему это удастся, с его-то деньгами и с его дружками-клакерами!

– С его-то деньгами? – презрительно повторила Юлия. – О чем ты говоришь? Не смеши.

Она о чем-то подумала, расхаживая по тесной коробочке ложи, и вдруг расхохоталась – по своему обыкновению, буйно, залихватски, даже пронзительно.