Вся беда заключалась в том, что Розалинда действительно стала копить деньги. С того летнего дня на скале ей потребовался целый год, в течение которого она отказывала себе буквально во всем, однако в конце концов Роз добилась своего и показала Дрисколлу собранные двести фунтов, оглушив радостным известием, что собирается выкупить его. Он любил Розалинду и позволил ей сделать это, однако через два дня после того, как все формальности были закончены, он сбежал от нее и напился до бесчувствия. Наутро, все еще страдая от жестокого похмелья, Дрисколл пошел на мобилизационный пункт и подписал семилетний контракт с последующими пятью годами пребывания в резерве.

Но даже после этого опрометчивого шага он или она еще могли спасти ситуацию. Подписывая контракт Дрисколл был пьян, – или еще не пришел в себя после попойки, – так что сделка могла быть признана недействительной, но он чувствовал, что поступил правильно, раз и навсегда выбрав свою дальнейшую судьбу. И к этому шагу подтолкнула его не только любовь к армейской службе…

Они развелись восемнадцать месяцев спустя, развелись, все еще любя друг друга так сильно, что сразу после судебного заседания вместе пошли в кафе, чтобы выпить по чашечке чая, и даже поцеловались на ветреной набережной прежде, чем разойтись навсегда.

С тех пор воспоминания о ней не раз заставляли Дрисколла подолгу лежать без сна. Здравомыслие и нежность Розалинды, ее способность щедро дарить и легко прощать, ее красота и любовь не давали ему покоя. Дрисколл слишком любил ее, и огромная нужда в ней заставляла его вскакивать с казенных коек в самых отдаленных уголках земли и протягивать к ней руки. Но всякий раз в пальцах его оказывалась лишь темнота.

Он несколько раз пытался найти ее. Еще до того как попал в Малайю. Отправившись в Дерби, Дрисколл обшарил весь город, повсюду расспрашивая о Розалинде. Он побывал и в местах, где она когда-то работала, в пабах, куда они ходили вместе, у людей, что жили по соседству с ее матерью. Но мать Розалинды умерла.

Стояла зима, с небес, не переставая, лил холодный дождь, а он все ходил и ходил по городу, который заливала серая вода.

Кто-то говорил, что видел Роз, но не помнил где. Кто-то вспоминал, что она будто бы уехала на континент, но не мог сказать наверняка. Дрисколл продолжал бродить от дома к дому, сгибаясь под грузом воспоминаний, раз за разом возвращаясь на узкую улочку за рыночной площадью, где они когда-то снимали две комнатки. Дом остался таким же, как был. Трава в палисаднике проросла из семян той травы, которую он помнил, и даже занавески на окнах были те же. Есть, наверное, вещи, которые никогда не меняются, вот только в доме никого не было, и Дрисколлу негде было укрыться от холодных дождевых струй.

Он понял, что никогда больше не увидит роз. И вдруг неожиданно встретился с нею. Все оказалось так просто, что вполне могло быть подстроено. Дрисколл сел в автобус и прошел на заднее, продольное сиденье. Когда он поднял голову, то увидел напротив Розалинду. С ней был мужчина, который держал на руках завернутого в одеяло младенца. Роза-линда и ее новый муж внимательно всматривались в крошечное личико, и Дрисколл понял, что она счастлива.

Потом и она подняла взгляд и увидела его.

Некоторое время оба сидели неподвижно. Узкий проход между ними зиял, как ущелье. Дрисколл знал, что не должен ничего говорить или делать. Роз этого не хотела, и он остался сидеть, глядя на нее в последний раз, впитывая в себя ее образ. Счастливая семья сошла на следующей остановке, и Дрисколл увидел, как Розалинда подняла лицо к небу, чтобы дождевая вода смыла слезы со щек. Это было так на нее похоже…

Дрисколл оставался в сыром салоне автобуса до тех пор, пока машина не остановилась, и кондуктор сказал ему:

– Дальше не поедем, сержант. Конечная остановка.

– Да, – откликнулся Дрисколл. – Так оно и есть.

Бригг и Филиппа начали гулять по трубе. Они ходили по ней, как цирковые канатоходцы, ступая босыми ступнями по округлой, черной, нагретой солнцем поверхности и держась за руки, будто школьники. В этом-то и была главная беда. Прогулки под ручку вовсе не входили в планы Бригга. Разумеется, они побывали и на танцах, несколько раз купались и обнимались у дверей ее дома. Бригг уже знал, как это – держать Филиппу в объятиях, а однажды даже удостоился поцелуя, что давало ему основания ревновать ее ко всем мужчинам гарнизона за исключением, пожалуй, одного Дрисколла. Бригг ничего не знал об отношениях сержанта с девушкой; Дрисколл же, напротив, все знал, но не беспокоился.

Между тем Бригг никак не мог обрести душевного равновесия. Ему постоянно казалось, что его подло обманули, всучив вместо порнографических карточек сусальные открытки с видами Эйфелевой башни. Он не просто хотел Филиппу – он отчаянно нуждался в сексе, стремясь к простым плотским наслаждениям, но она (во всяком случае, так Бригг объяснял себе сложившуюся ситуацию) оказалась девушкой совсем другого сорта.

Разумеется, перед товарищами Бригг притворялся, будто все, о чем они думали, действительно имеет место. Возвращаясь вечером от Филиппы, он каждый раз останавливался перед дверьми казармы и, слегка ослабив узел галстука, напускал на себя вид человека многоопытного и знающего. При этом его губы сами собой складывались в небрежную, слегка циничную улыбку, не заметить которую мог только слепой. Входя в казарму, он видел, как вертится на своей койке Таскер, снедаемый острой завистью, и как округляются глаза остальных. В свете предполагаемых любовных похождений Бригга были прекращены даже соревнования в эрекции, поскольку победа в них больше не имела особенного значения.

Вернуться к Люси Бриггу было нелегко, однако в конце концов он прекратил борьбу, отбросил угрызения совести, отговорки и колебания, и ринулся к ней точно также, как в первый раз – очертя голову и, одновременно, смущаясь. Рейсовый автобус доставил его на место.

Бриггу казалось, что Люси вряд ли помнит его, но ошибся.

Она не только помнила, но и была рада своему «маленькому девственнику», своему ученику – незнайке-рядовому, который не знал, где искать дверь в сад наслаждений. Теперь Люси называла его «Биг» вместо «Бригг», и этот неожиданный комплимент[10], объяснявшийся ее неуверенным произношением, странным образом подбодрил Бригга. С тех пор он старался навещать Люси как можно чаще, используя каждый час, когда он был свободен от армии, от своих служебных обязанностей и от Филиппы, и не колеблясь тратил на поездки в Сингапур даже официальное свободное время, которое предоставлялось служащим по средам во второй половине дня. Однажды Бригг пришел в себя после любовных безумств, чувствуя ребрами, лопатками и упругими стриженными волосками на затылке жесткий деревянный настил. Время перевалило заполночь, но воздух, в котором, казалось, все еще был растворен последний отблеск вечерней зари, был прозрачным и теплым. Бригг лежал голышом на стланях в носу китайской сампаньки и смотрел в небо. Люси, тоже не обременявшая себя никакой одеждой, положила голову ему на живот, и ее подсыхающие черные волосы приятно щекотали бледный бриттов пах.