Никто из подчиненных не роптал на строгость. Его авторитет, как грамотного и осмотрительного полевого командира, за два месяца стал непререкаем. К тому же инженер никогда не пользовался своим исключительным положением: спал на такой же тонкой подстилке из верблюжьей шерсти, питался теми же скудными припасами из общего котла, на маршах тащил на спине стандартный ранец натовского образца битком набитый боеприпасами…

В часы отдыха он оставался молчаливым и замкнутым, подолгу сидел у костра и задумчиво глядел на взлетавшие искры. Лишь изредка отвечал на вопросы молодого Хаккани или сам о чем-то спрашивал у него. Наверное, молодой человек чем-то напоминал ему старшего сына. По крайней мере, он ни разу не повысил на него голос, ни разу не отчитал за промахи.

Да, Хаккани был единственным воином в отряде, с которым Гаффар с удовольствием общался. Что, впрочем, никогда не улучшало его мрачного настроения…

В середине семидесятых ему посчастливилось окончить один из технических факультетов кабульского университета. Молодого и подающего немалые надежды инженера без проблем приняли на работу на старую гидроэлектростанцию в Сароби. Через полтора года он женился на юной красавице из ближайшего городка; вскоре один за другим родились двое сыновей. А в семьдесят восьмом грянула Апрельская революция.

Началась война. ГЭС остановилась; вышки, что удерживали расходящиеся во все стороны линии электропередач, были взорваны.

— Странно, — удивлялся тогда Гаффар, — неужели то электричество, что давала станция ближайшим городам и селениям провинции, как-то влияет на исход горячего спора за власть!..

Наступили тяжелые времена.

С полгода Гаффар не уезжал, надеялся: вот-вот люди опомнятся, братоубийственная бойня закончится, и его знания пригодятся для восстановления разрушенного хозяйства. Но… ничего не менялось. Напротив, с каждым месяцем становилось все хуже. Порой за день ему удавалось раздобыть лишь горсть кукурузной муки, которой хватало, чтобы испечь две крохотные лепешки для растущих мальчишек.

Когда стало совсем невмоготу, инженер перебрался с семьей к родителям — в далекое горное селение Татар, затерявшееся средь голых холмов северной провинции Саманган. Туда война почти не докатывалась, и люди жили привычной жизнью. Не жировали, но и голода не случалось.

Так и зажили большой семьей: пасли скот, распахивали небольшие делянки на склонах, собирали посланный Аллахом урожай…

Гаффар мало интересовался политикой и причинами той неразберихи, что воцарилась в стране; путался в названиях партий, сознательно не принимал чью-либо сторону и не собирался брать в руки оружия. Он лишь мечтал о мире и скорейшем завершении этого безумия, чтобы вернуться на свою электростанцию и спокойно работать как прежде.

Однако ровно четыре года назад — такой же холодной зимой восемьдесят третьего, с гор спустилась большая группа неизвестных людей. Вначале сельчан обуял страх: все пришлые были вооружены, в оборванной и грязной одежде. Потом успокоились, осмелели — командир партизанского отряда оказался дальним родственником одного из местных старейшин; моджахеды вели себя тихо, к жителям деревни относились уважительно…

А через три дня в небе вдруг появились крылатые вертолеты, похожие на грозных горных орлов. Видимо, они искали этот вооруженный отряд и летели на небольшой высоте вдоль реки, несущей свои быстрые воды на север. Таких быстрых, красивых и в то же время хищных машин Гаффару раньше видеть не доводилось. Кто управлял боевыми машинами — афганцы или русские — он не знал до сих пор. Да и не было нужды уточнять второстепенные детали. В ответ на беспорядочную стрельбу гостивших в селе моджахедов, вертолеты сделали с десяток заходов и почти полностью уничтожили горную деревеньку…

Так в одночасье Гаффар лишился всей семьи: престарелых родителей, двух сыновей, жены.

С наскоро перебинтованной головой он похоронил родственников и навсегда покинул горное село Татар с уцелевшими остатками моджахедов. Тогда, впав в отчаяние, он внезапно понял: ему все равно, куда и с кем идти…

Так и оказался в партизанском отряде. Позже записался в партию Гульбеддина Хекматияра, а спустя два года за проявленную отвагу был назначен полевым командиром.

Он часто вспоминал тот злополучный день. Последний день жизни его близких. Особенно тяжело становилось в зимнее время, когда на горных склонах лежал снег, а по ущельям зловеще растекались рокот вертолетных двигателей с дробным звуком молотивших воздух лопастей. В такие мгновения он готов был заткнуть ладонями уши, чтоб не слышать криков умирающей жены и израненных детей, явственно доносившихся из бездонных глубин его памяти…

* * *

Как бы там ни было, а операция под громким названием «свободная охота» развивалась успешно. Да, отряд скитался по горам и ущельям более двух месяцев. Но эти скитания давали вполне определенные плоды: уничтожено четыре воздушных цели при минимальных потерях. Из Пакистана Гаффар пришел во главе восьмидесяти пяти человек, а к середине февраля группа уменьшилась на тридцать воинов. Не такой уж плохой результат, учитывая, что обозначенные для охоты провинции кишели военными базами противника и отрядами хадовцев.

Инженер выходил на связь с руководством учебной базы городка Чаман еженедельно. Проводились короткие сеансы и после каждой удачной атаки. Рацию на кроткое время включали ночью — так было безопаснее. К тому же, закончив лаконичные эфирные переговоры, группа спешно покидала засвеченное место…

Вздохнув, полевой командир привычным движением ладоней огладил бороду; с сожалением глянул на затухавший костер и тяжело поднялся. Пора было наведаться в окрестности джелалабдского аэродрома. Оттуда «вертушки» взлетали и уходили на задания чуть не каждый день.

Там наверняка охота получит результативное продолжение…

К аэродрому сумели осторожно подобраться в начале апреля. Разместились в шести километрах от юго-западной окраины города — в длинном лесочке между руслом неширокой реки и развалинами старого кишлака. На протяжении трех дней расчеты находились в полной боевой готовности и частенько провожали взглядами медленно перемещавшиеся над горизонтом точки. Но до пусков дело не доходило — вертолеты курсировали далековато.

Четвертого апреля над аэродромом весь день кружили ненавистные Ми-24, невдалеке слышались разрывы, словно русские кого-то долго и настойчиво бомбили. И вдруг часам к четырем дня дозорные посты доложили: к западу от лагеря что-то сильно горит.

Гаффар поднялся на небольшую возвышенность и увидел взметнувшийся к небу огромный столб черного дыма.

— Я заметил, как в ту сторону, прижимаясь к плоскогорью, прошла группа вертолетов, — подсказал командиру молодой Хаккани.

С минуту инженер пребывал в задумчивости, прикидывая всевозможные варианты. Отведенный на свободную охоту срок истекал через неделю, и страсть как хотелось напоследок уничтожить еще одну воздушную цель.

От лагеря до чадившего пожарища было недалеко — не более десяти километров. Сложность состояла в другом: впереди простиралось плоскогорье без естественных укрытий — ни больших рельефных складок, ни растительности. В другое время он непременно сделал бы с отрядом крюк — обошел бы открытую местность. Или дождался бы ночи…