И всего минуту спустя у чуть было не сбитой с ног Зоси от удивления даже глаза округлились — ни разу в жизни не видела она ни одного человека, бежавшего быстрее, чем святой отец…

— Пан Вишневецкий, к вам отец Василий пожаловал. Говорит, что срочно, — сообщил Томаш уже собравшемуся ко сну князю.

— Ну что ж, зови, — недовольно ответил Адам — отказать отцу Василию было нельзя.

Однако, как только тот появился, все недовольство князя как рукой сняло. Ей-богу, стоило лечь на часок попозже, чтобы только посмотреть на такое!

— Ты один? — одной рукой подбирая рясу, а в другой держа какую-то замусоленную бумагу, прямо с порога спросил красный, запыхавшийся святой отец.

— Один, — ответил Адам, едва удерживаясь от распиравшего его смеха, и, глядя на то, как недоверчиво Василий высунул нос за дверь и осмотрел все углы, не удержавшись, загоготал в голос.

— Адам, ты своего конюха Отрепьева давно нанял?

— Это из-за конюха такие предосторожности? — еще пуще рассмеялся Вишневецкий. — Совсем недавно.

— А за ним ничего странного никогда не замечал?

— Рыжий он да одна рука короче другой — если, конечно, это можно назвать странностью, — продолжал смеяться Адам.

— За ним разговоров странных никогда не было замечено?

— Я как-то с конюхами не привык беседовать. Хочешь, Яна позову, он-то про него многое знает…

— Нет, вот никого как раз звать не стоит. Значит, ничего странного про него тебе не известно… Все верно, все верно, — забормотал Василий.

— Да ты бы хоть присел, отец Василий, — перестав смеяться, предложил Вишневецкий. — Что стряслось? Как ты здесь оказался?

— Отрепьев, конюх твой, помирает, духовника просил.

— Помер? — с искренней заботой в голосе спросил Адам.

Не успел он порадоваться, что наконец с конюхами беды закончились, и вот опять.

— Пока нет, но во что бы то ни стало его нужно спасти, — серьезно сказал Василий. — Сейчас он в забытьи, но перед этим он кое-что успел мне сказать…

Рассказав, как все было, Василий протянул Адаму бумагу:

— Читай.

Усмехающееся лицо Адама приняло серьезное выражение.

— Ты уверен? — теперь в вопросе Вишневецкого не было и тени насмешки.

— Да.

— Ян! — выглянув в коридор, со всей мочи закричал Адам, и спустя мгновение, словно выросший из-под земли, на пороге появился Стовойский.

— Моего лекаря, — приказал Ян. — Немедля! — В голосе Вишневецкого появилась угроза.

— Сюда?

— К Отрепьеву. — И, обращаясь уже к отцу Василию, сказал: — Пошли.

Второй раз предстояло удивиться Зосе, когда она увидела чуть ли не бегущего отца Василия, только уже вместе с князем. На этот раз Зося оказалась умней и, проворно спрятавшись за углом, не стала попадаться им под ноги. Мгновение спустя, выглянув из-за угла, она успела увидеть, как оба важных лица вошли в Гришкину комнату…

— Григорий, ты жив? — трогая Отрепьева за плечо, — спросил Вишневецкий.

Отрепьев на миг открыл глаза, мутным взором посмотрел на Адама, попытался что-то сказать, но вместо слов святой отец и князь услышали только хрип. Гришка даже покраснел от натуги, но он так и не смог ничего выговорить — силы его оставили.

— Жив, — сам себе сказал Адам, и в этот момент в комнату вошла Зося.

Любопытство все-таки одержало в ней верх, и, несмотря на вполне понятную боязнь, она рискнула войти.

— Лекарь был? — обрадовавшись кстати появившейся служанке, спросил Адам.

— Был.

— Что сказал?

— Глоточная у него. Если до утра дотянет, то жить будет.

Вишневецкий попытался посмотреть в окно — похоже, была глубокая ночь.

— Дотянет, — будто приказывая, ответил он Зосе, — обязательно дотянет. Такие люди, Зося, не должны так умирать.

Отрепьев действительно дотянул до утра. Лекарь Вишневецкого примчался мигом и также признал у Отрепьева глоточную, но, в отличие от Стефана, принялся лечить его сам.

Бедный Гришка! Чего он только не натерпелся от нового лекаря! Тот Отрепьева и обтирал, и поил какими-то снадобьями, и примочки делал, и растирал, и глотку чем-то пытался смазывать. Так что Гришке, вовсе ничем не болевшему и старательно все это время претворявшемуся, в конце в концов пришлось-таки побороть хворь, пока Иероним его не залечил.

«Ей-Богу, — все это время думал Отрепьев, — проще на самом деле хворать, чем так над собой издеваться!» Мало того, что ему пришлось выдержать и осмотр Стефана, и помощь плакавшей Зоси, и пытки Иеронима, сочинять что-то похожее на бред, краснеть, потеть и прочее, так еще и видеть, как страдает Ярослав, все это время свято веривший в его хворь. «Ох, — с замирающим сердцем размышлял Гришка, — и всыплет же мне Ярослав после всего этого! Самое меньшее, прибьет на месте!»

С этой мыслью, незадолго до рассвета, Григорий «пришел в себя», и Адам с отцом Василием облегченно вздохнули.

— Ну что, теперь будет жить? — спросил Вишневецкий у Иеронима.

— Будет, теперь будет, — гордо доложил лекарь князю. Самое большее, недельку помучается, но, поскольку ваш Отрепьев — натура крепкая, я бы даже сказал изумительно крепкая, то, скорее всего, дня через три уже встанет.

И Адаму, и Отцу Василию одновременно нестерпимо захотелось переделать слова Иеронима: «натура крепкая» заменить на «натура царская». Однако Вишневецкий все еще сомневался, и, как только Иероним позволил беспокоить Григория, он тут же решил добиться от него каких-то подтверждений его царского происхождения.

— Ну что, Григорий, жив? — первым делом спросил Адам у Отрепьева, которому вроде бы полегчало.

— Вроде, — прохрипел Гришка.

— Это твое? — протягивая конюху свиток, который Василий вынул у «умиравшего», спросил Адам.

— Мое, — приняв смущенный вид, — прошептал Отрепьев. — Только я ведь просил Святого Отца достать сверток только после моей смерти…

— Благодари Бога, что остался жив, Григорий, — попытался оправдать Василия Адам, — ведь никто и не надеялся, что ты останешься жив. И раз уж так все вышло, выкладывай, правда ли все это? Чем ты можешь доказать слова свои?

— Истинная правда, — перекрестившись, с горящими глазами ответил Григорий.

Дрожащей рукой Отрепьев снял с груди огромный крест на простой тесемке, и на глазах удивленного Вишневецкого с легкостью разделил его на две половинки.

— Смотри, — со слезами на глазах извлекая изнутри золотой, осыпанный драгоценными каменьями крест, сказал Гришка. — Эту святыню подарил мне Иван Мстиславский, став моим крестным отцом.