На этот раз я не стал интересоваться подробностями. Я сделал еще один глоток кофе, стараясь притворяться лукавым и озорным, наслаждаясь теплом от окна, желтого ядра яичницы и женой, уткнувшейся носом в мою небритую шею. Я получал истинное удовольствие от еще одной южной традиции — воскресенье, проведенное в раскаянии, служит душевному выздоровлению.

Понедельник вернул меня к нормальной жизни. «Дейли Миссисипиэн» предпочла не сообщать о вечеринке в доме преподавателя права Нэнси Крю. Вместо этого газета представила отчет о состоянии Вилли. Добровольцы собирали теперь пожертвования на каждом футбольном матче. «Оле Мисс» победил команду Луизианского университета. Фонд помощи Вилли превысил сто тридцать тысяч долларов. Опекун Вилли — в довершение всех бед Вилли оказался сиротой — сказал корреспонденту газеты, что его подопечный не падает духом. «Господь не оставляет сильных духом», — сказал он.

На шестой странице я нашел короткую заметку об Эрике: препод английского возвращается в тюрьму. Процитировано оскорбление суда. Приведена также цитата из выступления самого Эрика: «Я останусь узником системы до тех пор, пока эта система не будет реформирована». Интересно, что теперь читает сокамерник Натаниэль — неужели «Капитал»? Или Натаниэля уже выпустили?

Через неделю будет День благодарения. Значит, в понедельник и вторник начнутся проповеди в полупустых аудиториях. Некоторые преподаватели уже неофициально отменили занятия. Я не иду на такие уступки даже под давлением, но в эти дни провожу занятия по облегченной программе. Элейн Добсон, единственное преимущество которой заключалось в том, что она женщина, решила отыграться тем, что устроила на предпраздничной неделе внеочередной экзамен, но это тоже не принесло никакой пользы — мало того что ей придется в праздники проверять сочинения, надо будет заставить отработать пропущенное студентов, проигнорировавших экзамен.

Студенты «Оле Мисс» — народ увертливый и ненадежный. Если даже их прижать, они все равно найдут способ увильнуть. Они придумывают самые разнообразные неотложные дела и обстоятельства — чаще всего для этого избирается смерть бабушки. Два года назад у меня учился студент, у которого за семестр умерли три бабушки. Но здесь надо проявлять осторожность. У меня была студентка, которая постоянно ссылалась на болезнь. Когда я, окончательно выведенный из себя, вызвал ее в свой кабинет, оказалось, что девушка действительно больна лейкозом.

В университете обучается очень много молодых людей, поэтому нет ничего удивительного в том, что старуха смерть часто витает над кампусом. Три года назад на пять студенток, шедших спортивной ходьбой из Бейтсвиля, наехал грузовик. С тех пор на дороге номер шесть проводится ежегодный мемориальный марафон. Каждый месяц кто-то погибал, обычно из-за управления автомобилем в состоянии алкогольного или наркотического опьянения. Бывали таинственные опухоли, тихие раки, причем они поражали самых лучших студентов, родители которых вносили большие суммы в фонд университета, если к ним находили правильный подход в канцелярии «Оле Мисс». Странный инцидент произошел однажды даже в салоне загара — НЕОГРАНИЧЕННЫЙ ЗАГАР! СТУДЕНТАМ СКИДКИ! Одна девушка переусердствовала и сварила свою печень. Иногда я вспоминаю об этих преждевременных смертях, когда прохожу мимо старого конфедератского воинского кладбища, расположенного неподалеку от кампуса. Гражданская война — это апофеоз ранней смерти.

Кладбище было небольшим, на нем даже не было могил. Оно находилось сразу за мемориальным колизеем Теда Смита, на развилке дорог, отмеченной двумя столбами бывших здесь когда-то ворот. Аспидно-серые сланцевые ступени вели на середину аккуратно подстриженной лужайки, в центре которой возвышался обелиск. На обелиске была укреплена позеленевшая от времени бронзовая плита с поминовением семисот умерших — не тех, кто погиб в бою, а тех, кто умер в госпитале, в который на время войны был превращен университет. Большинство их были ранены в бою у Шило, но были и другие, и даже несколько солдат армии Гранта. Имен было перечислено всего восемьдесят, остальные — «ИЗВЕСТНЫ ТОЛЬКО БОГУ».

Рой Бейтсон клялся, что видел здесь духов, но они, скорее всего, являлись ему из бутылки. Сам я временами с удовольствием посещал кладбище — там было так тихо и покойно. Лужайка поросла по-весеннему мягкой травой, а не жесткими колючками, как в кампусе. Двор кладбища окружала низкая стена, хранившая атмосферу прошлого, а по периметру позже были посажены дубы, отбрасывавшие на траву шевелившиеся в унисон ветру тени.

Я только что отпустил студентов с последнего перед Днем благодарения занятия — присутствовало всего двенадцать человек, больше озабоченных билетами на самолет, нежели «Молль Флендерс»[5], и теперь мне надо было успокоить мою больную совесть. Я решил пойти на кладбище. Было самое подходящее время для такого посещения — солнце уже скрылось за деревьями, предвещая покой наступавшего вечернего полумрака. Самым подходящим словом, конечно, было «сумрак». Кладбище было к тому же самым подходящим местом для того, чтобы проникнуться духом «Грозового перевала», романа, стоявшего следующим в программе. Я оставил записи в кабинете и отправился на край универсума, или хотя бы университета.

На территории учебного заведения с десятью тысячами студентов всегда кто-то есть, но не в дни, когда всех ждут родственники на День благодарения. Я не видел ни души. На стоянке томился одинокий «форд»-пикап. Передний бампер был в засохшей грязи. Машина была похожа на большого замызганного пса, ожидающего загулявшего хозяина. Я обогнул колизей и по дорожке пошел к кладбищу. Деревья шептали что-то невразумительное. Проходя мимо каменных столбов, я услышал сдавленный крик.

Я не суеверен, не верю в привидения, перевоплощения или в астрологические гороскопы. Но это не значит, что я не ведающий страха глупец. Остановившись у столба, я огляделся, но ничего не увидел, так как углы кладбищенской ограды тонули в черно-зеленой тени. Потом крик повторился — доносился он откуда-то слева. Дальше я не пошел, но теперь знал, куда смотреть.

Сначала мне показалось, что я вижу двух человек с одним торсом. Приглядевшись внимательнее, я различил двух человек — одного большого, другого — меньше. Тот, который был больше, приподнимался и опускался над вторым. Казалось, этот человек своей непомерной тяжестью сокрушает второго. Как свайный копер. Правда, этот верхний был, без сомнения, женщиной, и, залившись краской, я понял, что наткнулся на то, что южане на своем светски-деревенском жаргоне называют встречей. Люди занимались любовью в высокой траве, куда не добирались служители с газонокосилками. Я подкрался ближе.

Наверху была Холли, которая во плоти выглядела именно такой, какой я ее себе представлял. Большие круглые груди выпирали, болтаясь, над огромным белым животом, широкий зад поднимался и падал, как невероятная розовая секс-машина. Чтобы не раздавить лежавшего под ней человека, Холли упиралась в траву коленями. Человек внизу должен быть Максом, хотя я видел только пару ног, торчащих из-под толстых бедер Холли. Эти ноги были похожи на какой-то странный анатомический отросток, тоже принадлежащий женщине. Когда мои глаза привыкли к темноте, я смог разглядеть темные жилистые руки Макса, обхватившие бока Холли и погрузившиеся в ее мягкое тяжелое изобилие. Остальная часть Макса была скрыта широкой спиной партнерши, полотнищем кожи на фоне молчаливых стеблей зеленой травы.