Я попытался встать, чтобы налить себе еще, но мои ноги таинственным образом застряли под ковром и отказались мне повиноваться. По какому-то волшебству Лора раздобыла где-то еще один полный стакан и тоже отдала его мне. Рука ее освободилась, и она указала на Холли:

— Это преемница Мэриэн.

— Я знаю.

— Мне нравится Мэриэн.

— Мне тоже. — Я старался быть дипломатом. — Но думаю, что Максу очень нравится Холли.

— Еще бы, этой Холли так много. — Лора отхлебнула из стакана. — Максу надо проверить голову.

— Вот уж не знаю.

— Что вы хотите этим сказать?

Я постарался разобраться, что я имею в виду, но это оказалось неимоверно трудной задачей. Этот последний стакан напрочь выключил у меня тот участок мозга, которым я обычно думаю. Но я честно старался ответить. Удивительно, почему алкоголь заодно не отключает центр речи?

— Ничего страшного, Дон.

Она посмотрела на танцующих в тот момент, когда Макс перешел в активную позицию, обхватив Холли за туловище. Один из терьеров Нэнси бестолково топтался у них в ногах.

— Я просто плохо знаю Макса, — сказала Лора.

— Да, мне трудно говорить, — согласился я и попытался вытянуться на ковре, но от этого у меня закружилась голова, и я снова сел. Руки и ноги почему-то отказывались мне повиноваться и как будто вообще отделились от тела. Мне почему-то взбрело в голову, что я соберусь, если буду танцевать. — Потанцуем?

Лора поставила стакан на пол (где на него точно наступит Финли) и согнула свои калифорнийские ножки.

— Почему нет?

Она милостиво помогла мне встать на ноги — сразу на обе.

Все остальное я помню весьма смутно. Мы наткнулись на несколько пар, хотя, как мне кажется, я так и не смог расквитаться с Робертом за пинок. Музыка становилась все громче и быстрее. В какой-то момент мне показалось, что я вижу Энди Хиллмена, владельца «Полька-Дот». Я моргнул, и Энди исчез. Я постарался моргнуть так, чтобы увидеть Роберта, но у меня ничего не вышло. Помню, что я крутил Лору вокруг себя или только пытался, так как она кричала, что это модно. В тот момент я, вероятно, оторвался от нее и полетел в пространство, увлекаемый центробежной силой. Последнее, что я помню, — это как я, заложив руки за спину и наклонив голову вперед, несусь мимо танцующих пар, нацелившись головой в широкий зад Холли.

В воскресенье утром меня разбудили типично южные ароматы: пахучие молекулы яичницы, сосисок, крекеров и кофе. По счастью, нос продолжал работать, тогда как остальные органы чувств казались безнадежно испорченными. Глаза, густо присыпанные сонной пылью, не желали открываться, уши были восковыми, как у кукол мадам Тюссо. Пальцы набрякли и не гнулись, в отличие, как это ни странно, от члена. Во рту было такое ощущение, словно в нем всю ночь топтались в испачканных навозом сапогах. Помнится, в старом фильме «Филдс и я» главный герой просыпается утром и говорит, что ему кажется, что на его голове капюшон с узкими прорезями для глаз. В фильме так оно и оказывается. Я пощупал голову, но капюшона не обнаружил, хотя могу биться об заклад — он там был.

Все, что осталось от Сьюзен, — это вмятина на постели длиной пять футов пять дюймов, все остальное стояло на кухне у плиты. Из этого я заключил, что ночью мы страстно занимались любовью и теперь она хочет традиционно накормить утомленного мужа. Запах был таким соблазнительным, что без промедления вытащил меня из гостеприимной постели; по дороге я ударился голенью о дверной косяк, сообразив, что чувство равновесия ко мне пока не вернулось. Я прихромал на кухню как был, в отвисших трусах, и увидел Сьюзен — с лопаточкой в руке, в повязанном переднике и персиковых штанах. Я видел только ее затылок, но точно знал, что она улыбается.

— Првт.

— Что ты сказал, дорогой?

Я попытался еще что-то сказать, но горло оказалось забитым тягучим комом мокроты. Мой дед начинал день с того, что высовывался в окно и отхаркивался в кусты. Я последовал его примеру. Иногда этот ком выглядел как прилипший к листве и постепенно удлиняющийся моллюск. Я протер глаза. Моллюск был на месте, так же как и я — с прежним отвратительным вкусом во рту. Стоя у плиты, Сьюзен ловко бросала порезанные сосиски на крекеры и укладывала все это на тарелку.

— Иди поклюй.

— Мм спрвнпртдш.

— Что?

Я сделал титаническое усилие.

— Мне сперва надо принять душ. Тогда я стану человеком. Потом ты расскажешь, что я вчера делал.

Я, грациозно спотыкаясь, направился в ванную, благословенный источник утреннего комфорта. Я не стал предлагать Сьюзен свою помощь: кухня — ее священное владение. Всякие гендерные споры были совершенно неуместны и вредны. Однажды, когда я приготовил для Сьюзен завтрак, она дулась на меня целый день.

Через десять минут я сидел за кухонным столом, а Сьюзен обслуживала меня, стоя за спинкой стула. Кофе был изумительно крепок; жена добавила в него цикорий — для остроты. Я сделал добрый глоток, чувствуя, как божественный коричневый жар вливается в мои жилы, замещая дурную кровь. Сок сосиски пропитал крекер, и я физически ощутил всю вредоносность этого блюда, проглотив первый кусок. Полужидкий желток лопнул, и его масса, как лак, покрыла острия вилки. Чисто южная диета смертельна, но временами неотразима. Сьюзен наблюдала за тем, как я ем с видом служителя зоосада, кормящего диковинное наземное животное. Мимолетно я подумал, не так ли выглядит Холли, когда ест.

— Ты вчера был очень забавным, — сказала Сьюзен.

— Забавным в смысле смешным или забавным в смысле дурным?

— Просто забавным. Нэнси тоже так думает.

— Черт, и что же я говорил?

— О, ты много чего говорил.

Я потер лоб, изо всех сил пытаясь вспомнить, что я говорил вчера ночью, но в голове вместо мыслей и воспоминаний была какая-то вата. Единственное живое воспоминание — я лечу головой вперед, атакуя арьергард Холли.

— Холли не очень злилась из-за того, что… э-э… произошло?

— Злилась на что? — спросила Сьюзен, не донеся вилку до рта.

— Разве я не врезался в нее? Я имею в виду, когда танцевал.

Сьюзен неопределенно покачала головой:

— Думаю, что ты танцевал больше в своем воображении. Кстати, Холли почти все время паслась у буфета, а Макс был просто отвратителен.

Я устало кивнул. Но я помнил, что Сьюзен большую часть вечера провела на кухне. Должно быть, она вышла оттуда на поздней стадии моего умопомрачения, о которой я уже ничего не помнил. Может быть, мне стоит спросить Макса, а еще лучше вообще забыть об этом?

Сьюзен обвила мою шею теплой рукой и наградила яичным поцелуем.

— Я люблю, когда ты пьян. Ты перестаешь быть серьезным и академичным. Это хорошо. Кстати, ты был вчера очень хорош в постели.