Самой значительной данью из упомянутых была поездка к могиле Маркантонио. Я отыскал ее вблизи сельского кладбища, лежащего невдалеке от виллы Колонна-Стьявелли. В освященной земле мальчику было отказано, но мать, полная любви и смятения, придумала соорудить из камней и вересковых деревьев ложную стену, хотя бы по видимости включавшую его могилу в число тех, чьих владельцев Церковь полагает безопасным рекомендовать для участия в Судном Дне. Здесь я присел и приготовился к размышлениям о нем. Возможно, я был единственным человеком на свете, понимавшим, что привело его сюда. Последняя дань дружбы и состояла в том, чтобы поразмышлять о юноше. Но пели какие-то птицы, на ближнем поле крестьянин с женой ковырялись в земле, пекло солнце. Сколько я ни старался, мне не удавалось сосредоточиться на моем друге; я без труда припоминал его облик, размышлял о его растраченной жизни, но подлинно элегические воспоминания ускользали от меня, Маркантонио. Пристыженный, я возвратился в Рим. Впрочем, я провел за городом восхитительный день; погода тем июнем стояла незабываемая.

Было и еще одно знакомство, которого я не мог обновить: я не мог пойти повидаться с Аликс д'Эсполи. При каждой нашей случайной встрече ее опущенные долу глаза говорили мне, что продолжительных бесед у нас с ней никогда больше не будет.

Грустным оказалось и прощание с моим жилищем. Мы с Оттимой провели несколько часов, укладываясь, склонив над ящиками головы, полные мыслей о близкой разлуке. Она возвращалась в ресторанчик на углу. Задолго до того, как я купил билет, она начала молиться за тех, кто подвергает себя опасностям моря, и отмечать ветреные дни. После изнурительной борьбы с собой я решил оставить ей овчарку. Преданность Курта делилась между нами поровну; в Европе или в Америке – он все равно будет тосковать по отсутствующему другу. Оттиме и Курту предстояло стариться вместе, заполняя общую жизнь знаками трогательного взаимного внимания. Готов поклясться, что еще до того, как я на последнюю ночь перебрался в отель, Курт знал, что я его покидаю. В том, как он отнесся к неизбежному, присутствовало благородство, которого мне недоставало. Он положил одну лапу мне на колено и в глубоком смущении посмотрел сначала направо, потом налево. Вслед за этим он лег, поместив между лапами морду, и дважды гавкнул.

Придя в полночь к Элизабет Грие, я нашел ее сидящей в библиотеке, которую каталогизировал Блэр. Маленькая, аккуратная головка мисс Грие устало никла, и после довольно бессвязного разговора я встал, намереваясь откланяться. Она напомнила мне, что я собирался задать ей какие-то вопросы.

– Мои вопросы, пожалуй, труднее сформулировать, чем ответить на них.

– Все же попробуйте.

– Мисс Грие, известно ли вам, что вас вместе с вашими друзьями прозвали «Каббалой»?

– Да, конечно.

– Мне больше никогда не увидеть подобной компании. И все же у вас, как мне кажется, есть некая тайна, в которую я так и не смог проникнуть. Можете вы сказать мне хоть что-то, из чего я пойму, что вы собой представляете, как находите друг друга и что делает вас отличными от остальных?

Мисс Грие потребовалось несколько минут, чтобы обдумать ответ. Она сидела, со странной улыбкой поглаживая кончиками пальцев кожу под волосами на левом виске.

– Да, – произнесла она, – сказать я могу, но мой ответ вас только рассердит. Кроме того, это очень длинная история.

– Она не длинная, мисс Грие, вам хочется сделать ее длинной, потому что вы не любите, когда гости уходят от вас до рассвета. Впрочем, я готов слушать часами, если вы пообещаете пролить хоть какой-то свет на Каббалу и обеды на вилле Горация.

– Ну хорошо, Сэмюэль, но первым делом вам следует знать, что с принятием христианства древние боги не умерли. Чему вы улыбаетесь?

– Вы великолепны. Вы решили затянуть объяснения так, чтобы они продлились целую вечность. Я спрашиваю о Кардинале, вы начинаете с Юпитера. Так что же случилось с богами древности?

– Естественно, начав лишаться приверженцев, они стали терять и некоторые атрибуты своей божественности. Они обнаружили даже, что могут умереть по собственному желанию. Однако, стоит любому из них умереть, как его божественная сущность немедленно передается кому-то еще; в ту минуту, когда умирает Сатурн, какой-то человек в каком-то из уголков Земли ощущает, как в него внезапно вселяется новая личность, не позволяя ему даже пошевелиться, словно смирительная рубашка, понимаете?

– Ну будет, будет, мисс Грие!

– Я предупреждала, что вы рассердитесь.

– Но не хотите же вы уверить меня, что все это правда?

– Я не собираюсь говорить вам, правда это, аллегория или просто нелепый вздор. – Я собираюсь прочитать вам попавший в мои руки удивительный документ. Он написан одним голландцем, который в 1912 году стал богом – Меркурием. Послушаете?

– Он имел какое-то отношение к Каббале?

– Да. И к вам тоже. Потому что я иногда думаю, что новый Меркурий – это вы. Налейте себе кларета и слушайте, только молча:

"Я родился в 1885 году в Голландии, в доме приходского священника и сызмала был горем семьи и ужасом нашей деревни – маленький врун и вор, упивавшийся своим здоровьем и бойким умом. Настоящая же моя жизнь началась в двадцать семь лет, когда я однажды утром испытал первый из приступов мучительной боли, возникавшей в самом центре головы. То было мое посвящение. Какая-то немилостивая рука выгребла из чаши моего черепа помещавшиеся в ней серенькие мозги и наполнила ее божественным газом инстинктивного знания. В этом процессе участвовало и тело: каждой микроскопической клетке предстояло пройти через преображение; я больше не мог заболеть, состариться или умереть – разве что по собственному выбору. Поскольку я стал историком богов, мне предстояло с этого дня записывать все, что с ними случается, ибо Аполлон, вследствие некоего чудовищного проявления законов духа, уже с семнадцатого столетия не мог полностью вочеловечиться: одна рука его оставалась увечной.

Именно тогда я открыл первое из замечательных качеств нашей природы, состоящее в том, что пожелать какую-то вещь, значит завладеть ею. Не то, чтобы она вдруг падала прямо вам в руки или окруженная розовым туманом опускалась откуда-то сверху на ваш ковер, нет. Но обстоятельства принимались виться вкруг вас в почтительном танце и нужная вещь возникала на вашем пути, приведенная сюда изощреннейшей имитацией проявления естественных законов и теории вероятности. Ученые скажут, что им не случалось наблюдать, как молитва или воздаяние свыше разрывает цепочку причин и следствий. Неужели они полагают, эти глупцы, будто их наблюдательность превосходит изобретательность богов? Жалкие законы причины и следствия так часто отодвигаются в сторону, что мы вправе назвать их всего лишь простейшими приближениями. Я не только бог, я еще и планета и говорю о вещах, которые знаю. Итак, я украл из-под подушки матери ее сбережения и устремился в Париж.

Однако последний раз нам поклонялись под нашими истинными именами в Риме, и именно этот город манит нас с неудержимой силой. Во время путешествия я постепенно открыл другие особенности моего нового существа. Я просыпался по утрам, обнаруживая крохи сведений, вложенные за ночь в мой разум, например, завидное сознание того, что я способен «грешить», не испытывая раскаяния. Одной июньской ночью 1912 года я вошел в город через Порта дель Пополо. Я пробежал по всей Корсо из начала в конец, перепрыгнул через окружающую Форум ограду и бросился к руинам моего храма. Всю ту дождливую ночь я в радости и муке разрывал на себе одежды, между тем как снизу ко мне поднималась по холму нескончаемая призрачная процессия, распевая в мою честь гимны и окутывая меня огромным облаком благовоний. С приходом зари те, кто поклонялся мне, исчезли, и крылья перестали трепетать у меня на подошвах. Я выбрался из залитых водою развалин и побрел по туманным улицам в поисках кофе.