Я бы хотела сказать этим людям, что бояться нечего: то, что им кажется концом, на самом деле начало. Но давайте на-чистоту: как я могла кого-то утешить, если от страха сама едва держалась на ногах?

Надо было наступить на горло собственной гордости и отправиться за помощью к Молоху: он  бы не позволил включить в группу профессионалов неопытного новичка. Но неприязнь оказалась сильнее, и вот я здесь, жалкая, слабая, в шаге от позорной истерики.

А ведь начальник всегда стремился меня защитить, уберечь. Если бы наши отношения развивались иначе... Теперь же, когда я смотрела на Молоха, меня как цунами захлёстывали болезненные воспоминания. Я снова переживала гадливость, страх, тошнотворную беспомощность. Каким бы честным, добрым, благородным ни был Молох на самом деле, я подсознательно продолжала видеть в нём насильника. 

Но сейчас, в эту секунду, мне отчаянно захотелось, чтобы он оказался рядом.

Среди далёких, мельтешащих на крыше фигурок я отыскала взглядом своего клиента и приготовилась телепортироваться. Когда волна ударит, я должна быть поблизости. Кахья — так зовут мужчину — умрёт, захлебнувшись под плитами рухнувшего здания. Чтобы освободить душу, мне придётся за ней нырнуть.

Я крепко вцепилась в рукоятку косы. Кожаный ремешок часов плотно обхватывал запястье, металлический корпус холодил кожу. Я готовилась ощутить вибрацию. 

«Не получится. У меня не получится. Ничего не выйдет».

И вот океанская пучина смела, поглотила последний  дом. Ныряя за клиентом в омут брызг и камней, я инстинктивно задержала дыхание — привычка из прошлой, человеческой жизни. До последнего меня не покидала надежда, что каким-то чудесным образом дело окажется проще, чем я себе представляю, но стоило погрузиться под воду — под ледяную, кишащую балками и кирпичами воду, и пришло понимание: всё в сотни, в тысячи раз тяжелее.

Клиента я потеряла в первую же секунду: его, вероятно, подхватило волной и утащило на глубину. Металлический корпус часов вибрировал, требовал освободить душу из оков тела, но Кахья исчез, искать его было бесполезно. Самой бы выбраться из загребущих лап океана! 

Проклятье!

Волосы облепили лицо. Вода залила нос и уши. Коса и мокрый, отяжелевший костюм мешали сопротивляться течению. Из богини смерти я вдруг превратилась в щепку, подхваченную быстриной. В бока и плечи острыми краями впивался проплывающий мимо хлам. Ежесекундно меня что-то кололо, болезненно задевало, царапало. А один раз приложило по голове так сильно, что, будь я человеком, лишилась бы чувств.

Надо признать: дело провалено — и выбираться.

Но телепортироваться на сушу не получилось: паника сдавила горло и мешала сосредоточиться. Я скинула туфли, тянувшие меня на дно, и вцепилась в ствол дерева, поваленного волной.

Сложно представить, что жнец способен захлебнуться. Тем не менее я вспомнила все леденящие кровь истории о богах, погребённых под руинами зданий, истерзанных торнадо, оглушённых взрывами и ожидающих помощи часами. В моменты, когда магия отказывала, мы понимали, что не так неуязвимы, как привыкли считать.

И разумеется, такой момент наступил и для меня.

Вцепившись в бревно, я повернула голову: жнецы — мужчины в чёрных костюмах — мелькали тенями. Ни одному не было до меня дела. Ещё бы — у всех поминутный график, у каждого по двадцать клиентов, не то, что у некоторых.

«Соберись! Возьми себя в руки. Ну давай же! Вон гора. Представь её хорошенько и телепортируйся».

Я напрягла все чувства. Сосредоточилась до боли в висках. Представила гору во всех подробностях… и взвыла от очередной неудачи.

Что же делать?

Зубы стучали от холода, ноги не слушались, пальцы соскальзывали с влажной коры. Я не могла плыть, не могла позвать на помощь. И только думала о Молохе как о единственном возможном источнике спасения.

О Молохе. Надёжном, как скала. Великодушном, как христианский бог. Умеющим найти выход из любой ситуации. 

Мужчине, который меня любил.

Который всегда был рядом.

Который... 

Снова оказался в нужном месте в нужное время.

Сильные руки подхватили меня под мышки и выдернули из воды. 

* * *

Молох накинул мне на плечи полотенце — видимо, как аналог успокоительного пледа, что выдают потерпевшим. Я решила так, ибо была абсолютно сухой: как ни крути, магия — штука полезная.

— Танатос говорит, что произошла ошибка. Дневники перепутали. На задание должны были отправить Корстака. 

— Ты ему веришь?

В руки мне сунули кружку горячего чая. Я сидела в кабинете начальника с белым полотенцем на плечах — сидела на том самом диване, который ещё утром неистово ненавидела, и чувствовала себя свободной от неприятных воспоминаний.

— Верю, — ответил Молох. — Сейчас Совету не до мелких пакостей. В Крепости переполох: Росс ушёл.

— Росс ушёл? — я разом забыла про все свои беды.

— Уже три дня как. Впрочем, многие его отсутствия не заметили до сих пор. 

Сгорбившись, я провела пальцем по экспрессивной надписи на кружке. Росс был моим другом. Не сказать, что близким, но единственным на моей дырявой памяти. Получается, я его больше не увижу?

Интересно, Молох будет скучать по брату?

— Пей. Я бы предложил добавить пару капель коньяка, но, думаю, лучше не стоит. 

Я усмехнулась. 

Как он изменился! Когда мы встретились впервые, Молох казался бездушным компьютером в оболочке из живой плоти, а теперь он даже пытался шутить. Надо же!

Неожиданно для себя я чихнула, чуть не расплескав чай.

— Всё в порядке?

Уютный свет настольной лампы, тепло накинутого на плечи полотенца, мягкость во взгляде Молоха и общая атмосфера расслабленности, а может, пережитый недавно стресс — что-то из этого заставило меня разоткровенничаться:

— Ненавижу свою работу! Не хочу быть богиней смерти.

— А раньше это было твоей мечтой, — вздохнул он.

Что?

— Подожди. Ты… Откуда ты… Ты знаешь, кем я была в прошлой жизни? Что тебе известно?

Половина содержимого кружки всё-таки оказалась на полу. 

Чёрт!

Молох опустился передо мной на корточки и, поколебавшись, накрыл ладонями мои руки.

— Я не хотел тебе рассказывать. Я, — он запнулся, и мне стало не по себе, очень-очень не по себе. Захотелось зажать ему рот и попросить притвориться, будто никакого разговора не было. 

В самом ли деле мне необходимо знать правду?

Молох опустил голову. Тёмные брови сошлись на переносице, заломились под болезненным углом.

— Я всегда считал, что любовь — это забота, — сказал он глухо. — Но иногда моя забота выливалась в то, что я начинал навязывать свою волю. Указывать, как лучше. Но… Откуда я знаю, как кому лучше?