голое, на втором посверкивает нитка крохотных черных бусин. В этих туфлях она была почти одного со мной роста.

– Сад просто потрясающий, Мер, – сказала Рен.

– Да. – Она улыбнулась, глядя на гирлянды. – Не хочу отсюда уходить. Судьба мне потерять / Двоих друзей, которых лучше нет[41].

Она подмигнула. Из-за теней – темных, сливово-фиолетовых – ее глаза почему-то казались еще зеленее.

– Ты куда? – спросила Рен.

– В дом, за выпивкой. – Она подняла пустой бокал. – Вам принести?

Рен икнула.

– По-моему, я все.

– По-моему, тоже, – сказала Мередит, почти без упрека, почти по-сестрински. Она повернулась ко мне. – Оливку, Оливер?

И подняла зубочистку с последней оливкой на конце.

– Оставь себе, – сказал я, не сумев подавить усмешку. – Если я ее съем, получится каннибализм.

Она бросила на меня такой пронизывающий взгляд, что температура у меня поднялась градусов на десять, потом скусила оливку с зубочистки и скрылась в доме. Я смотрел ей вслед и таращился на пустой дверной проем, пока не подала голос Рен:

– Похоже, она не очень-то страдает.

– Что?

– Они с Риком решили «сделать перерыв», – сказала Рен, одной рукой изобразив в воздухе кавычки. – Я думала, ты в курсе.

– Э-э… Нет. Я не знал.

– Это ее идея. Он не слишком рад, но ты же знаешь, какой он, он ни за что извиняться не станет. – Рен состроила гримасу. – Если бы он просто проглотил гордость, она бы, может, и передумала.

– О как.

Рен зевнула, прикрыв рот тыльной стороной руки.

– Сколько времени?

– Не знаю, – ответил я. – Поздно.

У меня у самого слегка отяжелели веки.

– Я пойду узнаю.

– Я не хочу знать.

Она отпустила меня, оттолкнувшись, чтобы встать прямо.

– Ладно, я тебе не скажу.

Похлопала меня по руке, как собаку, потом заплетающимися ногами поднялась по ступенькам, прихватив двумя пальцами юбку.

Пока мы говорили, двор почти опустел. Народ или возвращался в дом, или (надеялся я) расходился по домам. Я вышел на середину нашего садика и закрыл глаза. Ночной воздух был зябким, но меня это не волновало. Он успокоил мою горячую кожу, как бальзам, вымыл из легких дым, изгнал из головы бархатную тень Мередит. Открыв глаза, я с удивлением увидел между темными верхушками деревьев голубой просвет – на меня, ухмыляясь, глядел сверху белый месяц. Внезапно мне захотелось увидеть все небо целиком, и я решил пойти по тропинке к озеру. Но стоило мне шевельнуться, меня пригвоздил к месту голос Джеймса:

– Отлично посвечено, Луна. Поистине Луна светит со всем изяществом[42].

Я обернулся и увидел, что он стоит позади, засунув руки в карманы.

– Ты где был весь вечер?

– Честно?

– Да, честно.

– Какое-то время выпивал, потом меня накрыло, и я смылся наверх почитать.

Я рассмеялся.

– Ну ты ботан! А чего опять спустился?

– Ну, уже за полночь, нельзя же разочаровать Александра.

– Сомневаюсь, что он сейчас вспомнит, что нам говорил.

– Может, и нет. – Джеймс откинул голову, любуясь небом. – Когда его так мало, кажется, что оно от нас дальше.

Какое-то время мы просто стояли, задрав головы, и молчали. Фоном глухо погромыхивал шум в Замке, как звук автомобильного двигателя вдалеке. Где-то тихо ухнула сова. Я вдруг подумал (по-моему, впервые) о том, насколько уединенно мы жили в Замке – без чужих, без вечеринок, когда другие студенты были за полмили в Холле. Только мы – всемером, и деревья, и небо, и озеро, и луна, и, конечно, Шекспир. Он жил с нами, словно восьмой сосед, старший, более мудрый товарищ, вечно вне поля зрения, но вечно в наших мыслях, будто только что вышел из комнаты. Большая мощь в поэзии небесной[43].

Электричество мягко загудело; гирлянды Мередит мигнули и погасли. Я обернулся в сумраке к Замку. Свет на кухне горел, музыку тоже было слышно, так что я предположил, что пробки не вышибло.

– Интересно, что случилось.

Джеймсу было недостаточно интересно, чтобы оторвать взгляд от неба.

– Смотри, – сказал он.

Когда огни погасли, мы увидели звезды, крошечные булавочные уколы белизны, разбросанные вокруг луны и мерцавшие, как пайетки. Одно бесценное мгновение в мире стояла совершенная тишина. Потом раздался грохот, крик, и что-то в доме разбилось. Сперва ни один из нас не шевельнулся. Мы стояли, глядя друг на друга и надеясь – молча, отчаянно, бессмысленно, – что кто-то просто уронил со стола бутылку, или поскользнулся на лестнице, или сделал еще что-то неуклюжее и невинное. Но прежде, чем мы обрели дар речи, в доме завизжали.

– Ричард, – сказал я, чувствуя сердце уже в горле. – Спорю на что угодно.

Мы рванулись обратно к Замку, по прямой, насколько могли.

Дверь была распахнута, но проход загораживали столпившиеся на пороге. Мы с Джеймсом оттолкнули их в сторону, чтобы попасть в кухню, где стояли кольцом вокруг центра комнаты еще человек десять. Джеймс первым прорвался сквозь толпу, отпихнув двух лингвистов-второкурсников. Я был слишком пьян, чтобы оценить расстояние, и врезался в него, когда он остановился, но плотная толпа вокруг позволила нам обоим устоять на ногах.

Виолончелист, который до этого разговаривал с Мередит, сидел на полу, скорчившись и прижав руку к лицу, между пальцами у него капала кровь. Филиппа присела рядом с ним на корточки, держась только на пальцах среди сверкающего битого стекла. Мередит и Рен стояли перед Ричардом, и все трое орали одновременно, их слова накладывались друг на друга, неразличимые, как музыка и смех, доносившиеся из соседней комнаты. Александр маячил в дверях за спиной у Ричарда, но он висел на Колине и был явно не в состоянии вмешаться, так что мы с Джеймсом протолкались вперед, чтобы рассудить спор.

– Что случилось? – прокричал я, чтобы меня было слышно сквозь ор.

– Ричард, – ответила Филиппа, злобно глянув на него через плечо. – Спустился и втащил ему.

– Какого черта? С чего?

– Наблюдал за двором из окна наверху.

– Успокойтесь все! – велел Джеймс.

Рен затихла, но Ричард и Мередит не обратили на него внимания.

– Ты с резьбы слетел! – орала она. – Тебя в смирительную рубашку надо!

– Может, одну на двоих поделим.

– Это не шутки, твою мать! Ты мог ему зубы выбить!

Парнишка на полу застонал и склонился вперед, из угла его рта висела нитка кровавой слюны. Филиппа резко поднялась и сказала:

– По-моему, и выбил. Его в медпункт надо.

– Я его отведу, – сказал Колин.

Он прислонил Александра к дверному косяку и, обойдя Ричарда по широкой дуге, прошел через кухню. Мы с ним и с Филиппой втроем подняли виолончелиста на ноги, положили его руку на плечи Колина. Не успели они выйти, Ричард и Мередит возобновили свой скандальный матч.

Мередит: Теперь ты доволен?

Ричард: А ты?

– Прекратите, оба! –