На больничной койке лежал старик. Его голова была перебинтована таким количеством бинтов, что выглядела нереально огромной. Он напоминал инопланетянина и без остановки играл с маленьким «йо-йо»: вверх-вниз, вверх-вниз… Напротив него сидела женщина с пяльцами в руках и вышивала, только вот иголки у нее не было. Я поспешно зашагал дальше.

В следующей палате находился подросток и водил рукой по листу бумаги, лежащему на приставном столике из фанеры. Он таращился в пространство и не прекращал писать, хотя по его подбородку стекали струйки слюны. Ручка двигалась очень быстро, и я как-то засомневался. Вряд ли он пишет что-то связное, наверное, это просто бессмысленный набор букв. А может, наоборот — он создает здесь бессмертный шедевр. Кто знает? Кому вообще есть до него дело? Конечно, не Бобби Мерфи. Меня разобрало такое любопытство, что я едва не вырвал у парня бумагу.

«Упал с мотоцикла?»

«Наверное».

Лена сжала мою ладонь, а я изо всех сил пытался не думать о том, как она, босая и без шлема, ехала вместе с Джоном Бридом на его «Харлее».

«Я сделала глупость, Итан».

Я потащил ее вперед. В следующей палате собралась куча народа — у маленькой девчушки был день рождения. Очень грустный получился праздник — покупной торт из «Стой-стяни» да стаканы с брусничным морсом, прикрытые пластиковыми крышками. В торт воткнули пять свечей, семья пела ей песенку, но свечи так и не зажгли.

«Может, здесь строгие правила».

«Господи, какой кошмар!»

Навязчивый, приторный запах усиливался. Я заглянул в очередное помещение и оказался в общей кухне, заставленной йогуртами и банками с жидкой пищей. Ясно, чем тут пахло: едой, предназначенной для людей, которые не похожи на нормальных жителей Гэтлина.

Сюда, в окружную больницу, привезли и мою бабушку Пру. Пока тело неподвижно покоилось в палате, ее дух скользил по безграничным просторам неизведанного. А она, кстати, составила карты загадочных чародейских туннелей с тщательностью, которой позавидовала бы сама Эмма, аккуратно заполняющая клеточки своих любимых кроссвордов. Вот где правда. Такова реальность, это происходит здесь и сейчас, а не в магических измерениях, где время и пространство искривлены.

А смогу ли я справиться? Меньше всего мне хотелось смотреть на бабушку Пру в подобном состоянии. Что, если она останется в моей памяти именно такой — одинокой и брошенной?

Я собрался развернуться, но внезапно запах резко изменился, и я понял, что мы добрались до нужной палаты. Оттуда просачивался особый аромат: смесь розовой воды и лаванды из пакетиков саше, которыми были набиты ящики комодов Сестер. Его я точно ни с чем не перепутаю.

— Итан, — позвала меня Лена.

Из палаты доносился шум аппаратов жизнеобеспечения. Я сделал шаг в сторону Лены, но она обняла меня за плечи и тихо сказала:

— Знаешь, возможно… ее там нет.

Я старался слушать Лену, но меня отвлекали механические звуки приборов. Что они вытворяют с моей бабушкой?

— Ты о чем? Конечно, она там, а где ей еще быть? Видишь табличка с ее именем!

Я кивнул в сторону белой доски. Надпись черным легко стирающимся маркером гласила: «Стетхем Пруденс».

— Верно. Но твоя бабушка Пру… она, вероятно, уже очень далеко отсюда.

Я-то все понимал, но никак не желал соглашаться с Леной.

— А ты мне поможешь? — с надеждой произнес я, берясь за дверную ручку. — Ну, вроде того, как Линк ощущает запах ее крови и слышит биение ее сердца? Ты найдешь ее?

— Кого найти? Ее душу?

— Природные феи это умеют?

— Не знаю, — беспомощно ответила Лена. — Не уверена. Но я должна что-то сделать…

Она отвернулась от меня, но я заметил, что на щеке заблестела подозрительная дорожка.

— Ты и не обязана, Эль. Ты вообще не виновата. Абрахаму был нужен я.

— Не ты, а Джон.

Лена не стала продолжать, но я сразу догадался: «Все случилось из-за меня». Не успел я возразить ей, как она сменила тему:

— Я спросила у дяди Мэкона, что происходит с людьми в коме.

— И что? — прошептал я, готовый пожертвовать всеми своими убеждениями и предрассудками.

— Чародеи верят, что душа может покидать тело при определенных обстоятельствах, например при путешествии. Дядя Мэкон говорит, что тогда появляется ощущение свободы, как будто становишься призраком.

— Неплохо.

Я вспомнил подростка, исписывающего листы бумаги, и старика с «йо-йо». Они не странствовали. И призраками не были. Они застряли в нашем мире, попав в ловушку малопригодных для существования тел.

Только не бабушка Пру! Я этого не вынесу! Пожалуйста, только не она!

Молча, я взглянул на Лену и переступил порог палаты.

Моя бабушка Пруденс — самое крошечное создание на земле. По ее собственным словам, с каждым новым годом ее спина все больше сгибалась, а она сама с каждым новым мужем все больше худела. Теперь она едва доставала мне до груди, даже когда выпрямлялась и надевала ортопедические туфли на толстой подошве.

Сейчас бабушка Пру лежала посреди огромной койки. Врачи присоединили к ней бесчисленное количество трубок, и она стала совсем беззащитной. Ее тело практически не вдавливалось в матрас. Свет ровными полосками падал на бабушку Пру через бежевые пластиковые жалюзи.

Из-за полосок на секунду мне померещилось, что мы угодили в тюремную больницу. Сначала я не мог заставить себя взглянуть на ее лицо. Сделав шаг по направлению к кровати, я принялся рассматривать мониторы. Некоторые гудели, на экранах других постоянно менялись какие-то кривые. Еще в полупустой палате был жесткий стул, обтянутый тканью персикового цвета, и вторая койка. Она напомнила мне умело расставленную ловушку. Интересно, что за несчастный попадет на нее, когда я навещу бабушку Пру в следующий раз?

— Состояние стабильное, беспокоиться не о чем. Для ее тела созданы все удобства, но сейчас она не с нами, — произнесла медсестра, поворачиваясь к двери.

Я увидел лишь копну темных волос, собранных на затылке в хвост.

— Я оставлю вас наедине, если хотите. К Пруденс со вчерашнего дня никто не заходил. Уверена, ей будет полезно провести с вами некоторое время, — добавила она мягким и подозрительно знакомым голосом.

Я хотел окликнуть ее, но медсестры и след простыл. Рядом с койкой была тумбочка, а на ней ваза с букетом свежесрезанных цветов. Вербена. Вроде бы сорт, который Эмма выращивала дома на подоконнике — она называла их «летнее пламя». «Красные, как огонь».

Поддавшись странному импульсу, я приблизился к окну и поднял жалюзи. Палата перестала быть похожей на тюремный лазарет. На подоконнике красовалась толстая полоска соли.

— Эмма! — улыбнулся я, качая головой. — Наверное, была у бабушки, пока мы сидели с Грейс и Мерси. Странно, но, кроме соли, здесь нет никаких оберегов!