Я молча слушал, туша бычок «Примы» в пепельнице. А когда старик отдышался, просто и горько спросил его:

— Так вот какой ваш мир, с восставшими угнетенными и рабами, да, дед? Когда вам — то, значит, можно, а когда другим — то уже нельзя, да?

— Да ты…

— Нет, послушай, старый дурак. Ты так и не понял, что я не из твоего мира? Не из твоего СССР, который вы с вашей Верой строили? Никто из нас, неосапиантов, не из вашего мира. Мы — не вы. Мы — ваши рабы. Были ими. Вы точно также, как и попы когда-то, пытаетесь нас, неогенов, убедить в том, что Царствие Небесное будет дано только смиренным, тем, кто всю жизнь трудился на ваше благо. Что нужно склонить головы перед нашей общей идеей, в мире, который видите вы. Но теперь всё перевернулось, мир станет другим, не таким, какой вы хотели, о каком вы мечтали. Он будет лучше, чище, честнее. И ты, Михалыч, сейчас кричишь на меня именно поэтому. Тебе плевать на то, через что прошёл я, так почему ты мне отказываешь в том же, а?

— Потому… потому что я тебе не верю, Изотов! Ни тебе, молокосос, ни твоей машине! Потому что вы страшные! Вы опасны! Потому что вы все нарушили! Всё похерили! Всё! Совершенно всё!

— Успокойся, старый пень. Сейчас корвалола тебе накапаю…

Наверное, это моё проклятие. Еще там, в Южной Америке, я рассказал Машке смешной и тупой пример про то, что неважно сколько бананов достанется каждой обезьяне, им важно, кто эти бананы раздает. Невероятно важно. Тупой пример, глупый, примитивный как говно. Но насколько же он… реален.

Михалыч мировой дед и нормальный мужик. Образованный, опытный, душевный. Но… совершенно и полностью неготовый к идее, что мы, неогены — другие. Не слуги народа, его помощники и огневая мощь, а некто, имеющий кроме рабочего плана, еще и мнение. В их мире. В их Советском Союзе. На их земле.

Замечательный социальный срез этот Михалыч.

— Прощай, дед. Не поминай лихом, — вздохнул я, — Да и не парься особо. Человечество привыкло к радио, привыкло к телевизору, к Системе привыкнет тем более.

— Не тебе это решать, слышишь!! — дед, почти враждебно вырвавший у меня стакан с накапанным корвалолом и жадно выпивший лекарство, продолжал буянить, — Не тебе, Витюха! Не таким как вы решать!

— Тут ты не прав, Михалыч. Я всё уже давно решил. Просто потому, что мог. Я же неосапиант. Я могу больше, чем вы.

Пока, дед. И спасибо за пшено. Ну и курево, конечно, но это я к тому, чтобы голубем себя не чувствовать. А так да, полетел дальше. Еще так и не понял куда, но полетел. Хотя, в принципе, понял. Махну-ка в Питер, всё равно это ближайший оплот цивилизации.

Я не спешил выходить на связь хоть с кем-то из своих по банальной причине — нас с Машкой собирались хлопнуть одним махом. Способность или ракета… не знаю, чем по нам вжухнули, но это определенно была попытка убить двух зайцев одним тапком. И я никак не мог убедить себя в том, что Окалина-старшая не имеет к этому отношения. Не мог — и всё. По всем раскладам, которые мы с Вероникой и Янлинь прикинули, сражавшихся меня и Машку могли атаковать как раздельно, так и неразборчиво, то есть всем подряд, но не ровно один раз и с такой эффективностью. А это значит, что все собравшиеся в городе интересанты пришли к одному знаменателю.

Прицепившись по старой памяти к самолету «Мурманск-Санкт-Петербург», я продолжал размышлять. Зачем товарищу майору моя вневременная кончина — тут всё понятно более чем. Если отодвинуть в сторону эмоции и чувства, то я представляю из себя очень серьезную угрозу любому миропорядку. Молод, трудноубиваем, мне принадлежит лояльность нескольких крайне неординарных личностей, в том числе и дочери самой майора. Что еще хуже — у меня долгий и успешный опыт кручения на половом органе чужих интересов, а также отвратительный, с точки зрения любого начальника, послужной список, полный всякого «добра». Проще говоря, уважаемая публика, я тот человек, с которым каши не сваришь, но способный сам заварить кашу любого калибра.

Неудобный. Опасный. Лишний в картине мира с точки зрения любого политика.

Но это лишь теория, потому что кроме неё у меня больше ничего нет. Окалине-старшей играть против меня не резон, потому что тем самым она играет против своей дочери. В отношении же Палатенца ко мне сомневаться как-то не приходится, эта призрачная девушка товарищу Изотову прямой антагонист. Юлька банально может сгенерировать такой заряд электричества, который меня развеет влёт.

Плюс, опять же, Машка. Где она? Что она? Вопрос чрезвычайно интересный и нихрена не ясный, если судить по телеку, который у Михалыча работал чуть ли не круглыми сутками.

Северная столица встретила меня тем, что здесь хоть и называлось «весна», но еще представляло из себя полноценную зиму. Ветрище, огромные проспекты, омерзительная температура воздуха, злые и редкие прохожие, которых тяжелая судьба выгнала на улицы, и…теперь еще и я, как очень раздраженный кусок тумана, прячущийся в ожидании ночи.

Впрочем, «легализоваться» в крупном городе, который ты плюс-минус знаешь по прошлой жизни, оказалось делом плёвым, основной задачей было лишь добраться из Пулково до метро. А уж попав под землю (опять! Проклятие!) я получил возможность свободно перемещаться по всему городу. Выйти на поверхность, конечно, было трудновато, но вот летать между станциями, превратив себя в многометровый кусок туманной «колбасы» — запросто! Дополнительным приятным моментом стало то, что мне не пришлось подламывать какие-нибудь склады на Апраксином дворе и рыться там в вещах, ища себе одежду — я просто-напросто выбрал себе верзилу, садящегося в состав, а потом проследил за ним до квартиры. Немного волшебства, чуть-чуть домушничества — и вот, из подъезда выходит кадр, жутко напоминающий оригинальный образ Виктора Изотова, в куртке, свитере, джинсах и демисезонных ботинках. Только бритый наголо и в солнечных очках.

И шапочке.

Холодно же!

Следующей целью моего визита стал Петроградский район, как одно из самых престижных мест для проживания человеков. Обворованный мной на один набор вещей верзила гражданином был небогатым и неформальным, а еще знатным меломаном, судя по тем сотням аудиокассет, что я у него обнаружил, так что усугублять его потери было бы совсем нечестным. Да и смысл? Если брать, то побольше, а сейчас время (и реальность) такие, что наличку, особенно неправомерно заработанную, люди любят хранить в банках. Трехлитровых.

И, знаете? Я полагал, что про банки — это миф.

Нифига!

Последним этапом моего нехитрого, в общем-то, плана, было вживание в питерскую реальность, что сделать было проще, чем высморкаться, особенно, когда время на часах показывает три часа ночи. Добираемся до Невского, ищем компанию бухой молодежи, похожей одновременно на бомжей, неформалов и говнарей, молча (!) прибиваемся к ней, не менее молча пьем гостеприимно протянутый алкоголь. Короткий, но широкий жест красненькой двадцатипятирублевой купюрой после озвученного сакраментального вопроса «нам надо согреться» — делает тебя в компании своим по самые ноздри. За очки пытается спросить только низенькая датая студенточка в больших очках и с не менее большими прыщами, но я просто делаю вид, что её нетрезвые вопросы откуда-то от пояса до меня не доносятся.

Полтора часа гульбы, и я вместе с этой студенточкой тащу отключившегося художника в его мастерскую, причем, предварительно уже получив от него разрешение «зависнуть». Дальше легкая проза жизни в виде сопящего у себя на продавленном диване хозяина хаты и обиженно уснувшей на раскладушке девочке, которой холодный и загадочный верзила отказал в интиме, любви и ласке. Еще бы. Что мне с этим хомячком делать? И куда? И, самое главное, где? Раскладушка моих килограммов бы не пережила, а пол в мастерской мыли революционные матросы, причем плохо.

Поздним утром я окончательно купил сердце хозяина хаты тем, что накупил продуктов и даже немного пива. Виталик, так звали художника, во всю цыплячью грудь орал, что я ему теперь дороже брата и вот сейчас, как только он немного придёт в себя, то обязательно позвонит своим друзьям, чтобы они принесли сюда нормальную кровать. Похлопав его по плечу, я сообщил, что лучше матрас, да и то, мне только на пару-тройку ночей, а там найду себе что-нибудь. Искать так-то не собирался, мне важен был сам Виталик и его гости на случай, если