Жуга (а звали рыжего именно так) помахал рукой, и парень, заметив приятеля, двинулся к нему в обход пруда, на ходу выдирая из волос застрявшие репьи. Уселся рядом на траву, подобрал ноги под себя.

– Всё облазил, – сообщил он. – Мельница как мельница, ничего особенного. Старая, конечно, и жёрнов один побитый, а так ничего, ещё послужит. Работы, знамо дело, много будет, ну так я работы не боюсь… А ты всё сидишь?

– Сижу, – кивнул Жуга. Повёл в воде ногой. Стайка рыбьей молоди испуганно метнулась в сторону. Черноволосый покосился на запруду, хмыкнул задумчиво.

– Странный ты всё-таки, Жуга, – сказал он. – Торчишь тут у воды целый день, пялишься на колесо, будто сыч… Или что интересного в нём нашёл, а?

Жуга вздохнул и повернул голову. Цепкий, внимательный взгляд его голубых глаз был нехорош. Тревожный был взгляд.

– Не знаю, Олег, не знаю… – Он взъерошил волосы рукой. – Может, и нашёл.

– Что, к примеру?

Жуга отвёл взгляд.

– Почему оно вертится? – спросил он.

* * *

После долгих кутежей, после нескончаемой череды пирушек, попоек и пьяных драк Олег наконец решил завязать и взяться за ум. Произошло это вскоре после того, как его погнали с мельницы, где он работал. Как раз в эти дни судьба вновь свела Олега с его приятелем – не то валашским, не то вазурским горцем, мрачноватого вида рыжим пареньком со странным прозвищем Жуга. Никто не знал, откуда он пришёл и где живёт, не знали даже, как его зовут, в своё время их перезнакомил общий друг Реслав. Месяца полтора-два тому назад всех троих в компании ещё с одним парнишкой, имени которого Олег уже не помнил, занесло в замок к одному вельможе. О том, что приключилось после, Олег предпочитал помалкивать, хотя соблазн похвастать своими похождениями был велик – знал он мало, но, по крайней мере, то, как рушилась одна из башен замка, видел своими глазами. Толки об этом по маргенским кабакам ходили разные, тем более что не прошло и недели, как хозяин замка, Михай Пелевешич, скончался. Многие, впрочем, его недолюбливали (если не сказать хуже), да и был он уже в летах, так что в скором времени всё это тихо-мирно позабылось.

Всё бы ничего, но несколько дней спустя по Маргену, словно какая зараза, прокатилась волна похорон. Умирали в большинстве своём местные и заезжие престарелые купцы, знатные вельможи преклонных лет да именитые городские старожилы. Эти тоже изрядно подзажились на этом свете, и люди удивлялись лишь тому, что все ушли разом, друг за дружкой и в такой короткий срок. Но тут уж ничего не поделаешь. «Знать, судьба такая, – судачили за столами в корчмах. – Бог дал, Бог и взял, а посему не наше дело, куда девалось тело, а вот выпьем-ка лучше за упокой души». Сдвигались, звякая, кружки, и пенные струи крепкого маргенского пива гнали прочь любые вопросы.

Где пропадал всё это время Жуга, Олегу было невдомёк. Дороги их пересеклись под Жёлтым Колесом, у Ладоша, где Олег шумной прощальной гулянкой отмечал свой уход с мельницы, конец лета и ещё именины в придачу. Жуга тоже был там. Его нескладную, перекошенную, но до странности гибкую фигуру и рыжую лохматую башку трудно было не узнать. Олег сразу затащил его за стол и после третьей или четвёртой кружки поделился своими задумками на будущее. А хотел он ни много ни мало – завести своё дело, то бишь собственную мельницу. Кое-кто из приятелей присоветовал ему сходить глянуть на одну заброшенную, у Бобрового ручья – дескать, вдруг она не совсем ещё развалилась, да одному идти нет охоты, и места там глухие, безлюдные места. Люди сказывают, неладное там что-то, да только ведь врут, наверное, а всё равно лучше было бы вдвоём пойти.

– Может, составишь мне кумпанию? – то и дело спрашивал он. – Составишь, а?

Рекой лилось вино, сизой спиралью вился табачный дым, и Жуга теперь уже не помнил, как согласился пойти с Олегом. Планов на ближайшее время у него не было, а те, что были, вполне могли подождать недельку-другую.

На другое утро встали рано. Остальные гости ещё спали вповалку, кто на лавке, кто на столе, а кто и вовсе под столом. Очухавшись и протрезвившись бадейкой рассола, приятели засобирались в путь. Олег, уходя с мельницы, прихватил в качестве платы порядочный мешок муки, от которого теперь осталось меньше половины. Решили взять его с собой – не пропадать же добру. На менки, что водились у обоих, прикупили свечей, пару одеял, копчёный свиной окорок да пива маленький бочонок, и даже осталась кой-какая мелочишка на дорогу.

Вышли засветло. Шумный суетливый Марген вскоре остался позади, и Жуга постепенно перестал корить себя за содеянное. В конце концов, дело Олег задумал хорошее, жаль только, поздновато спохватился: осень на носу. Погода стояла тёплая, что называется, бабье лето. Где пешком, где на попутной подводе, ночуя на постоялых дворах, а в конце пути уже и просто в поле, приятели добрались до Бобрового ручья дня через три. И были немало удивлены. Оказалось, здесь не так уж и безлюдно: неподалёку находился перекрёсток проезжих дорог, по которым в хорошие времена сюда возили зерно из ближних деревень. Теперь же, когда мельница больше не работала, жителям их приходилось делать большой крюк, добираясь до другого мельника почти два дня. Тот, кстати говоря, был малый не промах и драл с поселян три шкуры, но ничего не поделаешь – ругались, да ездили.

Мельница оказалась старая, но сруб был ещё крепок. Чинить её сейчас всю, целиком и полностью, у Олега не было ни времени, ни желания, и дело отложили на весну, решив просто подновить дырявую крышу, пока не начались дожди.

Жуга с каждым днём ощущал, как растёт в груди знакомое до боли напряжение, предчувствие недоброго. Впрочем, то могла быть простая усталость. Каждый день взгляд его всё чаще останавливался на чёрной воде мельничного пруда, Жуга подолгу сидел на берегу, слушая лес и думая о своём. Было в окрестностях старой мельницы нечто странное. Никто сюда не ходил, хотя полно здесь росло и ягод, и грибов – почти не отходя от пруда, приятели каждый день набирали чуть ли не ведро крепких, ядрёных боровиков. Здесь редко дул ветер и совсем не было птиц и другой живности, лишь ниже по течению ручья поселились бобры – там была вторая плотина, ими же и построенная. Изредка можно было слышать, как валятся с треском молодые деревца на их лесосеке да