– Как только еще немного прогреется вода, каждого краснофлотца пропустить через пробный заплыв. Тех, кто не умеет плавать, объединить в отдельную группу и в течение всего лета все свои увольнительные они будут проводить здесь, на море. Кроме того, каждое воскресенье всем свободным от вахты будем устраивать массовые купания с контрольными заплывами.

– Вообще-то, мы батарейцы, а не моряки…

– Мы такие же краснофлотцы, как и те, кто находится сейчас на палубах линкоров и эсминцев. Насколько я заметил, одеты батарейцы не в гимнастерки, а в форменки[25], да и на нас с вами кители морских офицеров.

Лиханов сморщил свое веснушчатое крестьянское лицо, как делал это всякий раз, когда пытался погасить в себе недовольство или просто сменить тему.

– Было бы приказано, исполним. Не пройдет и двух недель, как все они будут кувыркаться на волнах на зависть дельфинам. Заодно и сам подучусь.

– С этого бы и начинал, – благодушно проворчал Гродов, незаметно как-то переходя на «ты».

– Поскольку знаю, что все у вас делается с военным умыслом… Плаванье – это на тот случай, когда придется уходить морем.

– То ли катер, который пришлют за последними защитниками батареи, к берегу подойти не сможет, то ли вообще немцы с румынами отрежут нас от линии фронта по самому берегу, и тогда уходить придется ночью, вплавь. Всякое может случиться. При всей своей подземной мощи для длительной обороны казематы батареи не приспособлены. Командный пункт враг тут же разрушит прямой наводкой или бомбовыми ударами, а вход в казематы со стороны орудий при первой же возможности перекроет и заминирует или даже замурует. Насколько я успел заметить, у потерны нет боковых штреков с запасными выходами; как нет и связи с катакомбами, которые, как уверял майор Кречет, подступают почти вплотную к батарее.

– Он прав, Булдынские катакомбы совсем близко от нас. Но ведь общая стратегия наша известна: малой кровью и на вражеской территории.

– Если война все же случится, на стратегов пенять будет бессмысленно. У нас тут своя война будет – со своей стратегией и своей тактикой. Так что впредь будем исходить из этого.

– Уже договорились, товарищ комбат, – передернул немыслимо широкими, но слегка худоватыми плечами старший лейтенант.

Еще с минуту они молча стояли на пирсе. Судно постепенно выходило из морского горизонта, возвращая себе вполне приемлемые очертания.

– Эх, в Одессу бы сейчас да проутюжить клешем Дерибасовскую, да заглянуть с визитом вежливости на Приморский бульвар… – с романтической тоской в голосе произнес Лиханов, глядя вслед приближавшемуся к одесской гавани судну.

– Оно и понятно: душа одессита, – сочувственно поддержал его Гродов, направляясь к берегу, на котором под скальной стеной чернело несколько давних, огражденных камнями кострищ.

– Ну, одессит я относительный. В том-то и дело, что вся жизнь моя прошла где-то рядом с Одессой: родился неподалеку отсюда, в Раздельной; морскому делу – поскольку с детства мечтал стать моряком торгового флота – обучаться пришлось в Николаеве, ну а служил в Очакове. Теперь вот опять: рядом с Одессой, рядом с морем, рядом с семьей, которая все в той же Раздельной. Словом, полнейшая несбалансированность души и тела.

– В море-то хоть когда-нибудь выходил?

– Только во время практики в мореходной школе. И не дальше Бугского лимана с видом на остров Березань. А потом сразу же призвали в армию, под Очаков, но, вместо того чтобы направить во флот, определили в береговую батарею.

– Значит, так и быть тебе «береговиком», ибо судьба…

– Вот и я себе то же самое сказал: «Быть тебе, Лиханов, до конца дней своих лейтенант-комендором. Смирись и молись. Кстати, не обижает, что, по привычке, называю вас «капитан-комендором»?

– Приемлемо. Да и звучит оригинально.

Сейнеры дошли до выступающей из-под воды рыжевато-красной скалы и теперь медленно поворачивали назад, возвращаясь к своим рыбачьим лабазам. Гродов подумал, что было бы хорошо завести свой собственный баркас с надежным парусом да время от времени выходить в море, чтобы оттуда внимательно осмотреть-изучить окрестные берега.

«Только вряд ли кто-либо из командования станет заниматься твоим батарейным баркасом, – тут же остепенил себя комбат. – Еще и заподозрят, что мечтаешь обзавестись собственной прогулочной яхтой. А что, о яхте тоже не мешало бы помечтать. Только сначала позаботься о том, где станешь ночевать будущей ночью».

– …Так, где, говоришь, располагался мой предшественник? – спросил он Лиханова, словно бы продлевая свои размышления, только уже вслух.

– Сам хотел сказать об этом. Ваши апартаменты, капитан-комендор, находятся там же, во флигеле, в «офицерском отсеке», как мы его называем. Я сказал политруку, чтобы он вызвал сюда наш «роскошный виллис», который на самом деле предстает в образе старого разъездного грузовичка. Пора бы устроить ваш быт.

– Самое время.

Едва Гродов произнес это, как из-за холма показалась открытая «полуторка», в кузове которой виднелась фигура матроса.

– А вон и ординарец ваш объявился, – утешил его Лиханов. – Старший краснофлотец Михаил Пробнев, во всей немужской красоте и всей своей незапятнанной персоной. Надеюсь, что чемодан уже при нем. Что-что, а парень он хозяйственный.

Военный городок – с казармой, складами и прочими хозяйственными постройками – располагался в подковообразной низине, охваченной небольшой возвышенностью, двумя холмами и невысокой, выложенной из пиленого камня оградой. Впрочем, все это, включая возвышенность и холмы, было укрыто от посторонних взглядов густой акациевой лесопосадкой, щедро усеянной россыпями терновника и еще какого-то кустарника, пробиваться через который было бессмысленно.

Выслушав доклад дежурного о том, что в казарме «без происшествий», капитан вслед за ординарцем, перешел во флигель и поднялся на второй этаж. Штабной корпус имел свой отдельный вход, однако старший краснофлотец Пробнев специально повел комбата через казарму, чтобы тот сразу же смог и ознакомиться с бытом батарейцев и пройтись через «казенный», как его здесь называли, проход. Под штаб был отведен только первый этаж, а на втором располагалась двухкомнатная квартира комбата и три трехместных холостяцких кубрика для остальных офицеров укрепрайона.

Ординарец – худенький невзрачный парнишка, наверное, по чистой случайности зачисленный в гарнизон тяжелой батареи, куда, как правило, подбирали рослых, физически сильных призывников, вел себя так, словно сдавал постояльцу свою собственную квартиру.

Михаил показал ему, какой прекрасный вид открывается из окна прихожей, заверил, что вся мебель отремонтирована, а клопов он выводил лично и теперь тщательно следит, чтобы впредь они не плодились. Объяснил, что черный телефон – для местной связи и для выхода через коммутатор на город. А красный – прямой, с выходом на командира дивизиона. Притом, что на командном пункте самой батареи есть еще один прямой телефон, связывавший комбата с командующим военно-морской базой и с ее штабом.