– К роли которого он пока что мало приспособлен, – признал старший лейтенант.

– Притом что самыми уязвимыми местами этого района фронта будут очень близкие к нам дамба лимана и его плавневое мелководье, – протянул политрук свой бинокль комбату. – Обратите внимание: часть этой перемычки просматривается даже отсюда. Хотя замечу, что ситуацию мы оцениваем по самой крайности.

– А на войне все будет оцениваться только «по крайности», – проворчал Гродов, не отрываясь от бинокля, – поскольку сама война и есть самая последняя крайность нормального человеческого бытия.

Гродов навел бинокль на дом с мезонином, возвышавшийся слева от дамбы, на крутом глинистом берегу, сплошь усеянном перевернутыми лодками и увешанном старыми сетями. Капитан вспомнил его: как раз возле этого дома, в котором, судя по всему, размещалось правление рыбацкой артели, они с сотрудником контрразведки останавливались по дороге из Николаева – поразмяться, покурить, попить воды. Его спутник уверял, что будто бы вода в этой неглубокой «криничке», выложенной из дикого камня, – самая вкусная во всей приморской степи, от Южного Буга до Днестра.

Капитан ему, конечно, не поверил, но вода в самом деле оказалась на удивление чистой и приятной. Впрочем, дело теперь заключалось не в криничке, а в том, что в мезонине этого дома противнику очень удобно будет усадить своего артиллерийского корректировщика. Поэтому здание нужно будет или заранее, еще до подхода врага, высадить в воздух или потом снести его прямым, вместе с вражескими наблюдателями.

– Видите строение с мезонином на восточном берегу лимана? – спросил он Лиханова, который тоже поднес к глазам бинокль.

– Знакомое зданьице.

– Не так зданьице, как знакомая старшему лейтенанту вдова-бухгалтерша, – с самым серьезным видом продал его сердечную тайну Лукаш.

– Бухгалтерша меня не интересует, – осадил его Гродов. – Прикажите огневикам тщательно, по науке, «пристрелять» этот дом, понятное дело, пока что только по карте. Если случится так, что противник начнет приближаться к дамбе, нам, прежде всего, нужно будет снести это здание. В идеальном варианте его следовало бы поразить уже после того, как там обоснуются чужеземные любители морских пейзажей. Такие же цели следует отработать и в ближайших населенных пунктах – в Григорьевке, Чабанке, Булдынке, на хуторе Шицли… Нужно выявить все высокие, приметные здания, как то: водонапорные башни, церковные купола, колокольни – и тщательно «пристрелять» их.

– Если на нашем направлении кто-то и может наступать, то только «румынешти», – заметил старший лейтенант. – Но кто ж их сюда, на такое расстояние от границы, допустит?

– Только потому, что мы не собираемся допускать их сюда, нужно срочно создать каменные завалы на самом берегу моря, метрах в пятидесяти восточнее и западнее причала. Оставив до поры до времени лишь очень узкие проходы. Не исключено, что эти баррикады со временем позволят сдерживать танки и пехоту противника, который, конечно же, будет пытаться обойти нас по береговой полосе. – Офицеры многозначительно переглянулись, но комбат жестко упредил их: – Никакие возражения не принимаются; завалы должны появиться, это приказ.

– Нам что? Был бы приказ, а комендоры свое дело знают, – пожал плечами Лиханов.

– Обязаны знать, – уточнил комбат. – Чем лучше мы подготовимся к грядущим боям, тем увереннее будем чувствовать себя, когда это грядущее действительно… грянет.

Небольшой бетонный причал в этой пустынной местности был построен только для того, чтобы у него могли швартоваться суда, доставляющие строителям артиллерийского комплекса материалы, снаряды и всевозможное оборудование. С этой же целью с севера к комплексу была подведена узкоколейка, которая, хотя и бездействовала и даже частично была демонтирована, тем не менее создавала иллюзию надежной транспортной связи с городом, с военно-морской базой.

Оба эти осколка строительства демаскировали батарею, особенно железнодорожная ветка, остатки которой по-прежнему устремлялись к укрепрайону, прямо свидетельствуя, что совсем недавно где-то здесь велась большая стройка. А поскольку тремя усадьбами «хуторка» дорогу эту никак не оправдаешь, то возникал вопрос: а не разрушить ли ее полотно вплоть до ответвления от магистрального пути? Если только командование прислушается к его ходатайству.

Другое дело – причал. Он мог понадобиться и для высадки подкрепления, и для того, чтобы, причалив к нему, любое из судов могло поддерживать обороняющихся своими орудиями и зенитными пулеметами; увозить раненых и принимать на борт последних защитников батареи после приказа об отходе.

– Э, нет, комбат, сносить причал никто не позволит, – разгадал его мысли старший лейтенант, тоже спустившийся к батарейной гавани. Политрук остался в командном пункте, позволяя им пообщаться без свидетелей.

– В случае необходимости его можно будет замаскировать насыпью небольших камней. Или же построить здесь рыбацкую хижину, установив возле нее пару списанных шлюпок. Тогда появление причала будет объяснимо.

– Вам бы, капитан, в контрразведке служить, а не в артиллеристы подаваться.

– Относительно контрразведки я подумаю, – пообещал Гродов, вспомнив при этом лицо полковника Бекетова.

Из-за дальнего мыса в залив медленно входило судно. Поскольку причал был низким, корпус парохода почти сливался с морским горизонтом, и казалось, что взору открывается небольшая надстройка субмарины, увенчанная высокой дымящей трубой. Значительно ближе находились два небольших сейнера, которые тянули свои сети вдоль берега, постепенно выходя при этом из затона Аджалыкского лимана. Их серые паруса не источали никаких флюидов романтики, это были паруса-труженики, едва справлявшиеся с непомерной тяжестью рыбацкой повинности. Тем не менее капитану очень хотелось оказаться сейчас на одном из сейнеров, чтобы заняться делом, а не пытаться маскировать непонятно что – непонятно от кого.

Спустившись по ступенькам на одну из нижних площадок причала, на которые суда обычно выбрасывали трап, он зачерпнул воды. Для купания она все еще была холодноватой, и все же Дмитрий едва сдерживал в себе озорное желание раздеться и поплыть навстречу рыбакам. Но вместо того, чтобы поддаться соблазну, он вспомнил одну из немногих житейских сцен, благодаря которым хранил воспоминание об отце.

Отчитывая одного из своих подчиненных, старший лейтенант Гродов жестко произнес: «Как только офицер поддается соблазну делать все, что ему заблагорассудится, он перестает быть офицером и вообще военным, а значит, ответственным, человеком». Не хотелось бы комбату 400-й услышать от кого бы то ни было из своих командиров нечто подобное.

– Есть в гарнизоне бойцы, которые не умеют плавать? – спросил он заместителя комбата.

– Плавать? Не знаю, – улыбнулся Лиханов, приседая рядом с капитаном. – Не интересовался. А что, собственно?..

– Почему не поинтересовались? Вы ведь служите здесь около двух лет.

– Да вроде бы повода не было интересоваться. В прошлом году купальный сезон для своих комендоров мы так и не открыли. Не до того было, слишком уж много работы подваливало. Да и стрельбы учебно-показательные тоже к лету командование подогнало. А все увольнительные свои батарейцы обычно проводят на танцах в сельском клубе, в Григорьевке, куда сходятся девчата еще с двух ближайших сел. Кстати, в подземелье сейчас никто не живет, кроме разве что дежурной смены механиков, которая, как положено, ночует в каземате. Ну, а казарма, по-флотски – экипаж[24]батареи, находится в километре от первого орудия и почти на таком же расстоянии от села.