— Но в них есть какой-то смысл, верно? Не просто арабские сказки, — заговорила Салливэн Бэнд. — О чем была эта? — Через несколько минут начиналась ее смена. — Я иногда разыгрываю его истории у нас в драмкружке. Как упражнения. Единственное, что я поняла из сегодняшней, — что женщины слабы и готовы на все, чтобы быть с мужчинами. Женофоб!

— Она не о слабости женщин, а о преображении. Что с нами происходит, или что мы хотим сделать для тех, кого любим.

— Верно, Макс.

— Согласен.

Салливэн Бэнд протестующе подняла руку.

— Думаю, ты ошибаешься, но се ля ви. Мне пора, теперь побуду официанткой. — Она встала и пошла к кухне, по дороге столкнувшись с Ибрагимом. Они перекинулись несколькими словами и разошлись. Подойдя к столу, он мне ухмыльнулся.

— Ты думаешь, история моего дяди — о любви, Макс?

— О чем бы она ни была, мне она понравилась. Ты не против, если я кое-что из нее использую в «Скрепке»?

— Нет, почту за честь. У всех достаточно еды? Да? Потому что мне очень жаль, но нам с Гасом и Лили надо съездить поговорить с поставщиком лосося. Идем, партнеры, поставщик нас ждет.

Они вышли втроем, оставив за столом Альберту Бэнд и меня. Ленч для служащих был в «Массе и власти» настоящим священнодейством; он начинался около одиннадцати и продолжался чаще всего до конца рабочего дня, а то и до начала следующего, когда уже открывались двери для посетителей. Я страшно любил есть с ними, слушать их истории, рассказывать свои. Ресторан был Объединенными Нациями, вестибюлем отеля, где постояльцы приходят и уходят, здороваются и прощаются. Еда была вкусной, люди, которые ее готовили и подавали, — интересными и занимательными.

— Макс, можно попросить об одолжении?

— Конечно.

— Я никогда тебе не говорила, но я правда большая поклонница твоего комикса. Ты не мог бы нарисовать мне тех двух парней, его героев? Так, наскоро, несколько штрихов. Я вставлю его в рамку и повешу у себя в квартире.

— Альберта, с огромным удовольствием. Ты хочешь, чтобы я нарисовал не на бумаге?

— Да нет, и на бумаге сойдет.

— У меня в машине хороший альбом. Сейчас принесу. Только не уходи — у меня есть одна мысль, и ты мне понадобишься.

Вернувшись, я увидел, что она причесалась и подкрасила губы.

— Хорошо, сиди где сидишь. Ты мне нужна минут на десять.

Альберта была красива, не модель, а одно удовольствие.

— Что ты делаешь?

— Потерпи. Увидишь, когда закончу. Поверни голову немного влево. Да! Вот так. Не двигайся.

Пока я рисовал, мы болтали; сначала она гадала, что я рисую, потом бросила игру в угадайку.

— Альберта, расскажи мне о Лили. Все, что придет в голову. Я люблю слушать, что о ней говорят.

Вместо того чтобы спросить, что я имею в виду, она сцепила руки на коленях и уставилась в пространство.

— Знаешь, это ведь Лили нас наняла. Мы с Салливэн работали в унылом кафетерии на Стрит. Босс повадился щипать нас за задницы, так что мы оттуда смылись. Не много заведений нанимают разом двух человек, и ты бы удивился, если бы узнал, что сестер на работу вообще никто брать не хочет — предрассудок какой-то, что ли… Как будто мы в сговоре и обворуем их начисто. Ну, короче, мы услыхали, что, может, здесь что-то выйдет, и пришли на собеседование. Первым, кого я увидела, был Мабдин, он тогда только что подстригся и был похож на большого черного джинна в бутылке. Я повернулась к сестре и говорю: «Да я им полы мыть стану, если он тут работает». Пришел Гас, но не соблаговолил с нами поговорить, Ибрагима не было, и мы ждали, пока под конец Лили не спросила, не может ли она нам помочь. Глядя, как перед ней лебезят, мы решили, что она тут хозяйка. Думаю, мы и десяти минут не проговорили, как она приняла нас на работу, а еще спустя неделю мы с Мабдином стали жить вместе… Она перевернула всю мою жизнь, и я наконец впервые за много лет счастлива, — а что еще я о ней думаю? Думаю, она надежная и по-настоящему заботливая. Но я тебе еще кое-что скажу. В тот момент, когда ты задал мне этот вопрос, мне в голову сразу пришла вот какая странная мысль. Ты ведь знаешь, как Лили любит биографии? Всегда читает о ком-то, причем о людях самого разного сорта. О композиторах, бизнесменах, Гитлере… Думаю, ей просто нравится знать, как жили другие, а? Ну вот, однажды она читала автобиографию Джона Хьюстона, режиссера. Я спросила, не даст ли она ее мне, когда дочитает. Когда она дала мне книжку, там было отмечено одно место. Как я ни люблю Лили, думаю, книжки она дает крайне неохотно, потому что все, что я у нее брала, были в превосходном состоянии, не важно, в мягкой обложке или твердом переплете. Все мои книжки, скажем мягко, изрядно зачитаны. Но она одолжила мне автобиографию Хьюстона, и внутри оказался отрывок, подчеркнутый оранжевым маркером, как в школьном учебнике. Я была потрясена, когда увидела. Вот и все — только одна фраза во всей толстенной книжище, но я запомнила ее, потому что никогда не видела ничего похожего ни в одной из ее книг. Там говорилось: «Пока что я прожил девять жизней и раскаиваюсь в каждой из них».

Мне понадобилось усилие, чтобы не поднять голову и рисовать как ни в чем не бывало.

— Еще раз, как ты сказала?

— «Пока что я прожил девять жизней и раскаиваюсь в каждой из них». Я хочу сказать, по-моему, это не похоже на Лили Аарон. По правде сказать, она иногда бывает резковата, немного скрытна, но в целом ей повезло. Уж всяко куда больше, чем мне. Я имею в виду, сын такой душка, полузнаменитый друг… Эй, ты мне дашь когда-нибудь посмотреть рисунок?

Я перевернул альбом и вручил ей. Наверху было написано: «Альберта и ее Банда». На рисунке она и мои персонажи кланялись, держась за руки, словно после представления.

— Макс, это потрясающе! Спасибо.

Альберта осторожно вырвала лист из альбома и поцеловала меня в щеку.

— Я точно знаю, куда его повешу. А напоследок расскажу тебе еще кое-что про Лили. За несколько месяцев до того, как она познакомилась с тобой, тут как-то вечером пара актеров устроили заваруху. Они напились и стали скандалить. Обычно с такими вещами разбирается Мабдин, но у него был выходной. Сперва Иб, потом Гас пытались их урезонить, но засранцы распоясались. Нынче наша вечеринка, мы что хотим, то и делаем, и идите все в жопу. Ситуация накалилась, и кто-то предложил вызвать полицию. Но Лили сказала: нет. Полезла в сумочку, достала такой маленький черный приборчик вроде экспонометра и подошла к ним. Ни слова не говоря, дотронулась до руки сперва одного, потом другого, и парни свалились с табуретов на пол, словно подстреленные. Ни тот ни другой не двигались, и в зале очень скоро стало по-настоящему тихо. Лили, стоя словно снайпер, убрала черную штуковину обратно в сумку. Сказала только: «Они придут в себя через несколько минут». Оказалось, у нее есть один из тех совершенно противозаконных разрядников, которые носят для защиты от уличных грабителей. Те, что выпускают пять триллионов вольт в любого, кто пытается на тебя напасть. Раз, раз — и они на полу, как дохлые. Тут требовалась храбрость! Не знаю, хватило бы у меня духу на такое. Я слышала, они могут причинить серьезный вред, на всю жизнь, если сделаешь что-то не так или дотронешься не там, где надо. Но твоя подружка не колебалась ни секунды. Ребята перешли черту, и она их уложила. З-з-з-з. Ты бы слышал этот звук. Вроде потрескивания статического электричества. Уф. Меня до сих пор передергивает.