особо не задумываясь, спрятала ее в нашем домашнем мусорном баке под чайными пакетиками и банановыми шкурками – недельными отходами.

Я думала о том, что меня в любой момент могут увести. Я представляла себе этих мужчин, которые заберут меня. Похожие на бандитов, с масками на лицах, они выволокут меня из яркого, слепящего глаза света больницы и с отвращением защелкнут наручники на моих запястьях.

Доктор задавал вопросы, а я отвечала. Губы у меня пересохли и дрожали, голос звучал то пискляво, то грубо.

– Я вошла в комнату, а он с бритвой. И кровь повсюду…

Все время, пока мы разговаривали, Джейк спал рядом. Он ровно и тихо дышал и видел сны, как будто ничего плохого не случилось. Мимо проходили работники больницы, некоторые поворачивали голову и смотрели в просвет между шторами. В какой-то момент по коридору прошествовали две медсестры. Я поймала на себе их взгляды. А потом они еще и обернулись.

Вина – если это было чувство вины – повисла у меня на спине, словно зверь, и я физически ощущала ее тяжесть. Я смотрела на больничный пол, на блестящие плитки, по которым ко мне подкрадывалась невидимая болезнь. Ведь это же было насилие, верно? Домашнее насилие, да? Я заслуживала не только взглядов, я заслуживала гораздо большего. То, что совершил Джейк, не было преступлением. И я чуть было не выложила врачу правду. Мне вдруг захотелось, чтобы меня увели туда, где мне определят наказание, каким бы оно ни было.

Однако врач меня ни в чем не обвинял. Он сказал совсем другое:

– Спасибо, миссис Стивенсон. Я понимаю, как это нелегко.

Миссис Стивенсон?

Миссис Стивенсон подняла голову. Женщина в больничной палате, говорившая с врачом, подняла голову и кивнула. Она поблагодарила доктора Дэвиса и отвела взгляд, поэтому ей не пришлось пожать врачу руку. Женщина почувствовала, как шторы коснулись ее спины, и посмотрела на мужа – мистера Стивенсона, лежавшего на кровати. Его кудряшки тонули в подушке, его лицо стало бесцветным. Женщина снова посмотрела за окно, на бескрайнее небо, тянущееся до самого горизонта. Машины покидали стоянку, их красные огоньки ярко светились. Стаи ласточек перелетали на соседние деревья. Они просто тренировались – так однажды сказал Пэдди. Они готовились к долгому перелету.

Она все еще думает, будто знает, что делает. Она представляет, что пойдет домой, приготовит еду для своих детей, для свекра и свекрови.

Она будет улыбаться, прибирать в доме, утешать детей и укладывать их спать. Она сделает так, что все будет хорошо.

Глава 36

Я вышла из больницы, жмурясь от солнца. Мои мысли словно бы наполнились воздухом и улетели в окружающий меня мир – к автостоянке, к шаркающим по дорожкам пациентам в халатах с хлопающими на ветру полами, к зданиям, нависавшим надо мной и сдвигавшимся в стороны.

Я прошла пешком несколько ярдов. Мое тело казалось мне неуклюжим, огромным, а мнимая тяжесть у меня на спине стала еще сильнее давить. Я понимала, что нужно двигаться, перемещаться быстрее, отказавшись от медленного хождения по тротуару. Я вызвала такси, прижалась виском к окошку и назвала водителю свой адрес, не открывая глаз. Свекровь прислала мне эсэмэску: они гуляли в парке и собирались гулять еще несколько часов. Мальчишки лакомились мороженым и катались с горок, ни о чем не по дозревая.

В доме пустые комнаты смотрели на меня так, будто я была чужая. Солнце светило в окна, квадраты света лежали на стенах. Синяя ваза – свадебный подарок – фотографии в серебристых рамках – улыбающаяся семья. Журналы, туфли, письма, колоды игральных карт. Казалось, у всех предметов имеется разум – плюшевый динозавр излучал обиду за то, что его бросили, гора тарелок в раковине смотрела с укоризной. Теперь я понимала, что было ошибкой привязываться к этому месту, это просто здание, которое даже не было моим. Я вывела свой велосипед и покатила по улице так, словно был самый обычный день. Я ехала в никуда. Я понятия не имела, куда направляюсь.

Я всегда любила езду на велосипеде, любила, чтобы подо мной вращались колеса; и это было так же легко и просто, как ходьба, – набирать скорость и ощущать себя почти птицей. Когда-то давно, забросив работу над диссертацией, я порой целыми днями колесила по округе на велосипеде, переезжая из одного городка в другой, посещая окрестные фермы. Порой я вляпывалась в грязь. И мне это нравилось больше, чем торчать в библиотеке. У меня появлялась какая-то цель, впереди брезжила искорка надежды вместо страха, что я опять забеременею, что выброшу все книжки.

А теперь я вдруг почувствовала дикий голод. Несмотря ни на что, внутри меня работал мотор, поглощавший все горючее. Я остановилась около бургерной, заказала гору еды и села в кабинке. Еда помогла, как это случалось и раньше. Чувство насыщения прогнало все мысли. Но когда я набила живот едой, ко мне вернулась способность размышлять: Дэвид Холмс, вздернувший брови…

«Я верю в прощение. Как и вы, видимо?»

«Прощение – это Божья благодать» – так меня учили в детстве. Поэтому, когда я впервые увидела, как мой отец отвесил матери пощечину, я решила его простить. Я закрывала глаза и начинала молиться Богу, чтобы Он помог мне, чтобы пролил свой тихий свет на образ, поселившийся в моей памяти, на его непрестанное повторение и мои чувства при этом. И через несколько часов я замечала, что мои чувства к отцу меняются. Когда он спрашивал меня, как дела, я переставала хмуриться и отворачиваться, а начинала отвечать: «Хорошо, спасибо». Видимо, я простила его. Бог помог мне, все получилось.

Но мало-помалу я стала замечать, как внутри меня растет другое чувство. Образ матери, лежащей на ковре и плачущей… он не исчез, а трансформировался. Мой гнев стал не так силен, он выцвел и превратился в свое бледное подобие, в какого-то исполнителя тайной операции, которого я потом – много месяцев, даже лет – буду по ошибке принимать за нечто иное.

В начальной школе был мальчик, которому я нравилась. Бывало, он прижимал меня спиной к кирпичной стене. Это было нечто вроде игры или шутки.

Однажды он меня больно ударил в живот. Угол спортивной площадки… Выбоина в кирпичной кладке… Просвет в небе… мелькнувший край острого крыла…

Мой первый поцелуй… Мальчик по имени Майк прижал ладонь к створке двери и сказал, что не выпустит меня, пока я его не поцелую. Его рот изнутри был похож на водянистую пещеру.

Мне