Король твердо стоял на ногах — сильный, стройный, несокрушимый. Щеки его пылали огнем, взгляд был полон решимости. Те, кто обвиняли монарха в чрезмерной осторожности во время той самой переправы через Рейн, и не подозревали в нем подобной воинственности.

Король с жаром продолжал:

— Иностранцы думают, что у нас нет сейчас ни средств, ни сил… Ну что ж, чтобы раздобыть деньги, мы расплавим, в случае необходимости, корону и одержим победу, помня о судьбах королей Иоанна и Франциска I. Если Франция падет, то только с оружием в руках, и мир увидит, как дорого стоит ее жизнь.

Король разгорячился, глаза его сверкали, голос набирал силу.

— Друзья мои, — заключил Людовик, — играя свою последнюю партию, могу ли я положиться на вас?.. Будут ли мне опорой сыновья тех, кто стоял насмерть в Павии, Мариньяне, Греции, Пуатье и Азенкуре, Бувине, Форну и Рокрое?

Вдохновленная толпа слилась в едином порыве:

— Да-а-а-а, сир!

— Сир, мы полностью принадлежим вам!

Сердца бились в унисон, глаза горели — казалось, все как один готовы ринуться в бой.

«Да здравствует король!» — крикнул кто-то, и толпа придворных подхватила этот ликующий возглас. «Да здравствует король!» — вторили солдаты сторожевой дворцовой службы. «Да здравствует король!» — разнеслось повсюду в улочках и парках города.

Людовик сиял.

— Спасибо, господа, — взволнованно произнес он, — другого я и не ожидал.

Король взял руку герцога Бургундского — к большой досаде герцога дю Мэна и графа Тулузского, — как будто решил в подобных обстоятельствах полагаться только на законного наследника.

— Теперь попросим Бога поддержать наши намерения и благословить французские войска. — И, выходя из галереи, добавил: — Однако это не должно мешать пристойным развлечениям… Дамы, приглашаю вас вечером к себе: будет игра и музыка. Все входы — большие и малые — открыты для вас.

Увидев мадам де Кайлю, монарх ласково обратился к ней:

— Графиня, я хотел бы поставить те две тысячи луидоров, что выиграл у вас на днях, если не откажетесь сыграть со мной партию. Думаю, выиграю снова…

— Сир, — ответила та, — мне, право, не жаль двух тысяч. Честь, которую оказывает мне ваше величество, стоит дороже.

Государь тем временем уже повернулся к мадам де Леви:

— И вас, сударыня, прошу присоединиться к моим противникам.

— Нет большого несчастья, сир, чем бороться против вас. Предпочитаю быть вашей союзницей.

— Спасибо, мадам. До скорого свидания, сударыни. До скорого свидания.

Людовик вышел, придворные последовали за ним.

Вдруг господин де Жюссак заметил маленького человечка, кругленького и низенького, на коротких ножках, который был обвешан лентами и мишурой не хуже деревянного идола на праздничном шествии. Этот человечек, казалось, сморщивался, сплющивался, складывался, протискиваясь с бесконечными поклонами в сверкающую толпу, двигавшуюся по пятам за государем.

— Ах, вот оно что! — сказал себе Элион. — Узнаю этого забавника… Да-да, точно, черт возьми!.. Это же владелец «Рощи Амафонта»…

— А вы что, уже бывали у него? — весело осведомился товарищ по полку.

Барон открыл было рот, чтобы сказать: «Дрался в этом заведении на дуэли», но вовремя вспомнил предостережения господина де Бриссака и прикусил язык.

— Видел его на пороге гостиницы, когда ехал из Парижа в Версаль.

Галерея мало-помалу пустела, и можно было разговаривать свободнее.

— На кой черт этот хвастун пришел сюда? Что ему здесь надо? — спросил Элион.

— Вы, наверное, не знаете, какая у него профессия? — ответил другой гвардеец.

— Профессия? Какая профессия? Знаю.

— Да-да, он владелец гостиницы и заведения любви. А это дело довольно прибыльное. Однако вы слышали о покойном господине де Лаварене?

— Нет. Кто же он был?

— Этот достойный господин не имел себе равных в искусстве передавать любовные записочки, несмотря на надзор отца, матери или супруга, торжествуя над щепетильностью самой суровой добродетели…

Наш провинциал сделал гримасу.

— Предпочитаю думать, что его предки совершали подвиги другого рода…

— Синьор Кастанья — наследник Лаварена. Когда воздыхатель хочет отправить нежное послание даме сердца, когда пастушок склоняет свою пастушку к некоему тайному свиданию, чтобы порезвиться, он доверяет только этому гонцу любви. Даже Меркурий, вестник богов, не проявлял больше сообразительности, ловкости и красноречия.

— Ну что ж, возможно!..

— Готов побиться об заклад, он проник сюда в это утро именно для того, чтобы выполнить поручение такого рода…

— Вы думаете…

— Пусть мне отрежут усы, если ошибаюсь. Эти барышни связаны круговой порукой.

— Какие барышни?

— Те, что подвизаются вокруг ее высочества, а она всем дает пример пикантными похождениями…

— Значит, — спросил барон с беспокойством (разве Вивиана не состояла при ее высочестве?) — значит, эти фрейлины дают повод к сплетням?

Собеседник Элиона расхохотался.

— Все ушли, можно посмеяться и нам, служивым… Дают ли они повод к сплетням? Да если даже и так, дружище, каждый смельчак, кто пожелает их распускать, должен будет заплатить за это удовольствие столько, что не хватит никаких сокровищ индийского раджи или перуанских инков, если даже они ему и свалятся с небес.

Отстояв на посту, крестник Арамиса спустился по одной из величественных лестниц, ведущих прямо в сад, каковыми до сих пор знаменит некрополь Версаля.

Однако Элион пришел сюда не для того, чтобы любоваться печальным великолепием природы или изъявлять провинциальный восторг наядам бассейнов, утопающих в траве, или дриадам, светящимся своей белизной в темной зелени листвы. Напрасно завлекали его изяществом и грацией все эти мифологические жители, демонстрирующие каменные мускулы под тенью Нотр-Дама. И даже шумный хоровод лесных нимф, преследуемый дерзкими духами, не мог отвлечь его от нежных мечтаний. Элион пришел сюда, потому что здесь, по этим симметричным аллеям и прямым, как нити, тропинкам прогуливалась мадемуазель де Шато-Лансон со своей госпожой. Наконец он увидел Вивиану. Следуя за герцогиней, она сделала ему знак, который ясно означал: до свидания.

«До свидания! Но где и когда?» — терзался молодой человек.

Опустив голову, он бродил по аллеям и сам того не заметил, как очутился на берегу пруда Швейцарцев. Еще немного — и он упал бы с высоты поглотивших его мыслей прямо в эту зеленоватую тинистую воду, каждая капля которой стоила Франции дороже, чем бочка вина, но кто-то крикнул за его спиной, предупреждая об опасности.