Но и эта вера подверглась испытанию. Казалось, сами небеса обратились против города. В те дни все снова вспомнили пророчества о гибели империи.

Первым христианским императором был Константин, сын Елены; последнего будут звать так же. Еще люди вспоминали пророчество о том, что город не падет на растущей луне. Это ободрило защитников во время атаки на предыдущей неделе. Но 24 мая ожидалось полнолуние; а убывающая луна предвещала опасность. В ночь полнолуния случилось затмение, и три часа было темно. Вероятно, именно на следующий день, когда все горожане узнали, какие безнадежные вести доставила бригантина, а затмение привело их в еще большее уныние, тогда они и воззвали к Богородице в последний раз. Верующие на своих плечах пронесли ее святой образ по улицам столицы, и все, кто мог оставить стены, влились в крестный ход. И когда он шествовал, неспешно и торжественно, икона внезапно соскользнула с помоста, на котором стояла. Когда люди бросились ее поднять, им показалось, что она сделана из свинца; и лишь с большим трудом ее удалось водрузить на место. Затем, по окончании крестного хода, над городом разразилась гроза. Град едва не сбивал с ног, а дождь лил как из ведра, так что целые улицы были затоплены и детей чуть не сносило потоком. Крестный ход пришлось остановить. На следующий день, как если бы этих дурных предзнаменований было недостаточно, весь город затянуло густым туманом – неслыханное явление в этой местности в мае. Сам Господь Бог облачился в завесу, чтобы скрыть свой уход из города. Той же ночью, когда поднялся туман, люди заметили, что купол великого храма Святой Софии заиграл странными огнями. Их было видно даже из турецкого лагеря, а не только горожанам; и турки встревожились тоже. Самого султана пришлось успокаивать его мудрецам, которые истолковали знак как свидетельство того, что свет Истинной Веры скоро осияет священное сооружение. У греков и их итальянских союзников не нашлось столь же утешительного толкования.

Со стен можно было видеть и огни, мерцающие вдали за турецким лагерем, где нечему было гореть. Некоторые дозорные с надеждой заявили, что это жгут костры войска Яноша Хуньяди, которые идут спасать осажденных единоверцев. Но никакой армии не появилось. Что это были за странные огни, никто так и не узнал.

Тогда министры императора снова обратились к нему, упрашивая бежать из города, пока это еще возможно, и организовать защиту Христовой веры из более безопасного места, где он, быть может, нашел бы поддержку. Император был так изможден, что упал в обморок во время беседы. Придя же в себя, он еще раз повторил им, что не покинет свой народ и умрет вместе с ним[70].

Май подходил к концу; и в садах и живых изгородях расцвели розы. Но луна убывала; и жители древнего Византия, символом которого была луна, стали готовиться к перелому, в наступлении которого никто не сомневался.

Надежды христиан угасали. Но и в турецком лагере царило уныние и общее чувство безвыходности. Осада длилась уже семь недель, однако огромная турецкая армия с ее великолепными военными машинами почти ничего не добилась. Пусть оборона устала, пусть ей не хватает людей и ресурсов и стены города сильно повреждены. Но пока еще ни одному солдату не удалось проникнуть за них. Все еще оставалась опасность, что с Запада придет помощь. Агенты Мехмеда донесли ему, что целый флот получил приказ отправиться из Венеции, и ходили слухи, что он уже дошел до самого Хиоса. Всегда оставалась возможность, что венгры двинутся за Дунай. В первые дни осады в турецкий лагерь прибыло посольство от Яноша Хуньяди и сказало, что поскольку Хуньяди уже не регент Венгрии, то трехлетнее перемирие, подписанное им с султаном, уже не имеет силы[71]. Мало того, боевой дух пошел на убыль и среди собственных султанских войск. Его моряки несли унизительные поражения. Его солдаты пока еще не одержали ни одной победы. Чем дольше город не поддавался ему, тем больше падал его авторитет.

Что касается придворных, то старый визирь Халил и его единомышленники по-прежнему не одобряли всей кампании. Мехмед пошел на нее вопреки их советам. Может быть, они были правы? Вероятно, отчасти чтобы доказать им, что он не безрассуден, а отчасти чтобы успокоить свою же совесть доброго мусульманина, которому полагается избегать войны, за исключением случаев, когда неверные упрямо продолжают сопротивляться, он сделал последнюю попытку договориться о мире; правда, это должен был быть мир на его условиях. В его лагере находился молодой аристократ по имени Исмаил, сын грека-перебежчика, которого он сделал вассальным правителем Синопа. Он и стал посланцем, которого Мехмед отправил в город. У Исмаила были друзья среди греков, и он приложил все силы, убеждая их, что еще не слишком поздно спастись. Поддавшись на его уговоры, они назначили посла, который должен был вернуться вместе с ним в турецкий лагерь. Имя этого человека не сохранилось, мы знаем только, что он не был ни высокого рода, ни звания. Султан, как известно, мог поступить с послами, как ему вздумается; и, разумеется, в городе сочли, что никого из высокопоставленных лиц нельзя отправить с такой рискованной миссией. Однако Мехмед принял посла довольно милостиво и отправил назад с посланием, что снимет осаду, если император обязуется выплачивать ежегодную дань в сто тысяч золотых безантов; либо же, если горожане предпочтут иное, они могут покинуть город со всем своим движимым имуществом, и никто из них не пострадает. Когда это предложение изложили перед императорским советом, один или двое присутствующих сочли, что еще можно выиграть время, пообещав выплачивать дань. Но большинство понимало, что такую огромную сумму никогда не удастся собрать, а если она не поступит незамедлительно, султан просто продолжит осаду; и теперь никто из них не хотел позволить ему овладеть Константинополем без всякого труда. Возможно, что, как сообщают турецкие источники, император предложил в ответ отдать ему все, чем он владеет, кроме города, который, по сути, только и оставался у него. На это султан возразил, что греки могут выбирать только между капитуляцией города, смертью от меча и обращением в ислам.

Эти пустые переговоры состоялись, вероятно, в пятницу 25 мая. В субботу Мехмед созвал своих ближайших советников. Визирь Халил-паша, за которым были долгие годы достойной службы государству, поднялся и потребовал снять осаду. Он никогда не одобрял эту кампанию, и события показали, что правда на его стороне. Турки ни на шаг не продвинулись вперед; напротив, они понесли несколько унизительных неудач. В любой момент государи Запада могут прийти на помощь городу. Венеция уже выслала большой флот. Генуя, хотя и неохотно, будет вынуждена поступить так же. Пусть султан предложит приемлемые для императора условия и уйдет в отставку до того, как их постигнут худшие бедствия. Визиря, уважаемого человека, выслушали с почтением. Многие слушатели, помня, как неумело турецкие военные корабли проявили себя в бою с христианскими кораблями, должно быть, вздрогнули при одной мысли о том, что им предстоит встреча с великими итальянскими флотами. В конце концов, султан – всего лишь юноша двадцати одного года от роду. Не подвергает ли он опасности свое великое наследство из-за неудержимого безрассудства юности?