– Ничего хорошего, – отрезала Ниночка. – Что тут хорошего после нашего центра? Клава права – как есть деревня! А я, между прочим, коренная москвичка, родилась возле Елоховской!

– А я на улице Горького, – вздохнула Вера Павловна. – Тоже не из деревни.

Громко расплакалась баба Катя. Неожиданно всхлипнула Галочка.

Гуся вышла на балкон.

– Девочки, какие просторы! – крикнула она. – Скорее сюда! Вон лес за дорогой! А тут будет парк, я читала! И магазины построят, вы не волнуйтесь! Даже универмаг обещают!

– И полуклинику! – подхватила Клавка. – Мне мой сказал!

– Полуклинику! – буркнула Ниночка. – Да уж, москвичка!

Дружно высыпали на балкон. И вправду просторы. За Кольцевой виднелись темный хвойный лес и большое, уже пожухшее, осеннее поле.

– А воздух, воздух какой! – втянула носом Гуся. – Нет, вы понюхайте! Не то что в нашем любимом центре – одна гарь и бензин!

Переезжали к Новому году. Повезло – и Гуся, и Ниночка, и баба Катя оказались в одном подъезде. Только Галочка и Вера Павловна не захотели на первый этаж и заселились в соседний. Бравый подполковник, так и не потерявший надежду на Ниночкину взаимность, заселился прямо над ней. Милиционер с семейством оказались в соседнем доме, ближе к автобусной остановке.

– По блату, – шепнула Клавка. – А что, доблестной советской милиции почет и уважение!

Переехали в два дня, первых, как самых слабых и беспомощных, перевозили Гусю и бабу Катю.

Переезд на себя взял бестолковый Генка, сын бабы Кати.

Грубоватые и веселые грузчики таскали мебель и упакованные тюки, клянча на бутылку. Гуся уже было приготовила деньги, но тут вмешался Генка.

– Ты, Ирка, уши заткни! И разобрался по-свойски.

Вещи занесли и свалили в центре комнаты. Мебель смущенно жалась по стенкам. Присев на стул, уставшая Гуся смотрела по сторонам. «Ну здравствуй, новая жизнь! Какой ты будешь? Пожалуйста, будь милосердна! Мне и так не очень легко».

Выпив чаю, Гуся рухнула на кровать. Совсем не было сил.

– Завтра, все завтра, – шептала она. – А сегодня простите.

Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. За окном, вместо привычной тишины, грохотали строительные машины, визжала и стрекотала техника и раздавались громкие крики рабочих. Гуся растерянно рассматривала незнакомые светло-бежевые обои в коричневый блеклый цветочек, непривычно белые потолки и желтый, блестящий, в крупную клетку, линолеум.

Кряхтя – разболелась спина, – она сползла с кровати и босиком прошлась по квартире. Ванна, унитаз, плита. Окна, заляпанные побелкой. И незнакомый чужой пейзаж за окном. Она долго стояла у окна, до конца так и не понимая, что произошло в ее жизни. Все это в голове не укладывалось, не утрамбовывалось, как говорила Яська.

Как много всего произошло за этот странный год – никогда в ее жизни не было столько событий. Беременность, переезд, новая отдельная квартира – собственная, на двоих, ее и… ребенка! Улыбнувшись, Гуся погладила живот. «Мамочка, папа, родные мои, а вы так и не дождались. А как вы мечтали, как строили планы! А вот теперь мы будем жить за вас. Я и ваш внук».

И Гуся снова погладила уже прилично выпирающий живот. Там, внутри, произошло слабое, нежное и деликатное движение. Улыбнувшись, она всхлипнула и принялась за дела. Дел было море.

В конце мая расцвели посаженные на общем субботнике деревца – совсем еще тоненькие, слабые прутики, сгибающиеся на ветру. Следом вылезла молодая и свежая травка. Поглядывая по сторонам и покачивая коляску, Гуся сидела на лавочке.

Не соврали – район, надо сказать, к весне преобразился. Невдалеке от центрального сквера виднелся только что открывшийся гастроном, но по привычке за продуктами многие ездили в центр, на улицу Горького. Конечно, гастроном был бедноват, но картошку, лук и молоко тащить из центра нужды не было.

Открылись и аптека, и полуклиника, как говорила милиционерша Клавка. И детский сад, и школа – в общем, началась жизнь. Постепенно – куда деваться – обживались и понемногу привыкали к новому месту, находя в нем достоинства и даже радость: «У нас тако-ой воздух! И лес за окном, а за лесом река!»

Нина Васильевна мечтала об осени.

– Я, девоньки, заядлый грибник. Вот увидите, буду носить вам корзинами.

По субботам собирались у Галочки – Вера Павловна пекла пироги, пили чай, вспоминая прошлую, казавшуюся теперь такой чудесной и счастливой старую жизнь. Май был холодным, но уже отчетливо пахло весной, и на сквер выползли жители – греясь на солнышке, ворчали старики, катали коляски мамочки, детвора гомонила в песочницах. Жизнь!

Гусе все нравилось – и тоненькие деревца с липкими свежими листиками, и молодая, нежная травка, и новые скамейки, немного липкие от голубой свежей краски. Да и к маю почти все подсохло и стало почище – солнце высушило дорожки, а короткие весенние дожди смыли пыль и песок. Красота! На скамейке, рядом с Гусей, подремывала баба Катя.

Гуся глянула на часы – ох, надо успеть! И потрясла соседку за плечо.

– Баб Кать, просыпайся! В гастроном опоздаю, скоро обед!

Испуганно вздрогнув, та открыла глаза:

– Ой, заспалась! Разморило! Беги, Ирка, беги! Хлеб не забудь и кефир! И если селедочка будет!

Словно что-то почувствовав, в коляске заерзала Машка.

Гуся встревоженно заглянула вовнутрь. Дочка открыла огромные, синие, как небо, глаза и удивленно смотрела на мать. И вдруг улыбнулась, показав блестящие бледно-розовые десна.

Гуся немного нахмурилась и делано строго сказала:

– Это что еще такое, Маша? Что это за фокусы? Тебе еще час надо спать!

Но засыпать Маша не собиралась.

– Иди ты, баб Кать, – вздохнула Гуся. – Девица проснулась! Уйду – разорется, ты ее знаешь!

Разочарованно зевнув и по-старушечьи закряхтев, баба Катя неохотно поднялась с лавки. Сидела бы и сидела! Пригрелась на солнышке. Идти в магазин ей совсем не хотелось. Но делать нечего: Машка – известная скандалистка, ей ее не уложить. И баба Катя медленно побрела к гастроному.

– Молока и хлеба, – вслед ей выкрикнула Гуся. – Не забудь!

Не оборачиваясь, соседка досадливо махнула рукой.

Подоткнув одеяльце и положив дочь на бочок, Гуся присела на скамейку. Обязательно, обязательно надо уложить, не выспится – даст жару, знаем мы эту принцессу!

Гуся осторожно заглянула в коляску. Дочка, кажется, засыпала. Чуть подрагивали длиннющие густые черные ресницы, прикрыв невозможно синие, как море, глаза. Яркий, похожий на маленький бантик, ротик умильно зачмокал. Из-под чепца выбивались жесткие, совсем не младенческие темные кудри.

– Красавица моя! – гордо улыбнулась счастливая Гуся.