Шелест бумаги, проходящей через станок, превращался в фамилию «Свифт».

Найтли нагнулся, чтобы поднять следующую стопку и бросить стоявшему рядом рабочему.

И подумал об Аннабел.

«С моей стороны было нехорошо просить ее о таком, — сказал себе Найтли. — Это неприлично, и я воспользовался своим положением. Это аморально».

Черт, он понял, что это мерзко, в тот момент, когда слова слетели с языка. И он пробовал тут же исправить содеянное, но словно лишился дара речи. Ее милая улыбка померкла. Сверкающие голубые глаза погасли. Прямо под его взглядом она, казалось, съежилась и уменьшилась ростом, в отчаянной попытке исчезнуть. И это он, казалось, уничтожил ее своим эгоистичным грубым требованием.

Факт оставался фактом — нужно извиниться. И сегодня же.

Пожалуй, нет смысла больше думать об этом.

Но мысли беспокоили его, как заноза в пальце. Как камешек в сапоге. Как оса, залезшая под рубашку. Чертовы машины продолжали выкрикивать ее имя, одновременно выбрасывая газету за газетой.

Ан-на-бел…

Мышцы стали гореть от перенапряжения. Он пробыл здесь несколько часов. Пот пропитал белое полотно, рубашка прилипла к груди и животу. Усталость ослабляла его внутреннюю оборону. Так что правды было не избежать.

Все дело в том, как она лежала в его объятиях. Словно ожидала, что он вот-вот возьмет ее.

При мысли о ней, теплой, аппетитной и чистой, у него пересохло во рту. Любой потеряет голову от этих роскошных изгибов и захочет провести всю жизнь, исследуя каждый восхитительный клочок ее тела.

Все дело в невинности. Он хотел попробовать ее на вкус. Коснуться. Любить. И возродиться, получив искупление.

А он все запачкал, замарал своим гнусным требованием. Вынудил ее соблазнить другого мужчину, хотя сам хотел завладеть этими спелыми красными губами. Ловить ртом вздохи Аннабел…

Найтли жаждал познать чистоту, невинность и сладость, которые олицетворяла Аннабел. Жаждал ласкать эту молочно-белую кожу. Каждый изгиб, каждую выпуклость и впадинку, груди и ямочку на пояснице. Глаза Аннабел были чуть раскосыми, как у кошки, а пушистые ресницы беззащитно лежали на щеках, когда она закрыла глаза, изображая обморок. Словно потеряла сознание от наслаждения. Словно спала после того, как они любили друг друга…

Этот чертов обморок подействовал на него совершенно неожиданно. Показал, какой она может быть в постели.

Мисс… Ан-на-бел… Свифт…

Он поступил дурно, попросив Аннабел обратиться к Марсдену, но не это заставляло его корчиться от стыда. Он не добился бы всего, чего добился, если бы принимал в расчет деликатную чувствительность и чертовы чувства других.

Просто он осознал одну истину.

Просьба, обращенная к Аннабел, сводила его с ума, потому что он хотел ее. Для себя.

Хотел самым безнравственным, самым греховным образом.

Ее невинность и свежесть были подобны дыханию прохладного ветерка в жару.

Странно. Почему он внезапно захотел Аннабел с такой пугающей силой? После всех лет, когда она была рядом, прямо под носом, стараясь казаться незаметной и никого не тревожить.

Черт, теперь она постоянно его тревожила, хотя понятия об этом не имела.

Выходя со склада, Найтли прошел мимо компании рабочих, желавших получить последний выпуск «Уикли», прямо со станка, чтобы типографская краска размазывалась по их и без того грязным пальцам. Один рабочий читал вслух остальным. Те курили и слушали новости. Семь или восемь человек. Одна газета.

Найтли замедлил шаг, прислушиваясь к их разговорам. Это может его отвлечь. Он даже может что-то узнать.

Он прислушался к грубому голосу читавшего и заметил, что остальные внимательно слушают. И тут его осенило: рисунки!

Чем больше будет иллюстраций, тем легче неграмотным понять смысл статьи. Даже если рядом не окажется того, кто умеет читать. Придется усовершенствовать станки. Провести эксперименты.

— Это Найтли. Владелец, — хрипло бросил один, когда Дерек кивнул и ускорил шаг, спеша вернуться к себе. Однако прежде всего необходимо было извиниться перед Аннабел.

Дорогая Аннабел!

Возможно, вам стоит сделать Болвану одолжение. И тогда он уделит вам внимание.

Готовый помочь из Холборна

«Лондон уикли»

— Он попросил тебя… о чем?! — ахнула Джулиана.

Аннабел вжалась в спинку диванчика.

Только минуту назад она с восторгом пересказывала свои похождения с обмороком и последующую поездку в экипаже Найтли. Но ее новости были встречены неловким молчанием подруг, особенно когда она упомянула о просьбе Найтли ради блага газеты поощрять ухаживания лорда Марсдена.

— Если подумать, все вполне логично, — оправдывалась Аннабел. Она понимала мотивы и ход мыслей Найтли и хотя оскорбилась, все же не знала, что испытывает к нему. И это уменьшало боль. Зато, если ей все удастся, она вновь привлечет его внимание. И заслужит вечную благодарность.

Джулиана, еще более свирепая и грозная, чем обычно, громко фыркнула. Софи и Элайза обменялись нервными взглядами.

— Попытайся доказать, что это нечто иное, чем ужасное оскорбление, показывающее черствость и бездушие Найтли, — резко бросила Джулиана. Так резко, словно вонзила нож в сердце. Аннабел была застигнута врасплох этой внезапной атакой. Секунду назад все смеялись над ее просьбой дать попробовать виски.

— Он любит газету, а газете грозит расследование. Найтли просто попросил о помощи. Люди помогают тем, кого любят, — объяснила Аннабел. И это действительно имело смысл. Не правда ли? Ей не нравилась его просьба. Но он поступил так из любви к газете. Или что-то в этом роде.

— Возможно, — парировала Джулиана. — Но этих людей не просят поощрять ухаживания другого мужчины! Какая уж тут любовь!

— Все не так просто, — не сдавалась Аннабел, потому что… потому что… должен быть веский довод, объяснявший правоту Найтли.

Беда в том, что сейчас она не может этот довод привести. Ее желание помочь ему, показать свою полезность и любовь превосходило все остальное. Но она не могла найти слов для объяснения.

— Аннабел, почему бы тебе не попытаться объяснить еще раз? — мягко попросила Софи, положив ладонь на ее руку. — Возможно, Джулиана все не так поняла.

Аннабел поняла, что Софи на этот раз взяла на себя привычную роль дипломата. Обычно она никогда не оказывалась в гуще драмы. Но на нее смотрели три пары серьезных, печальных глаз, и она чувствовала себя так, словно предстала перед судом. Ее преступление — идиотизм. Ее оправдание — любовь, желание помочь.

И доказала. Верно?

— Найтли заметил, что Марсден мной интересуется, и попросил, чтобы я его поощрила. Моя колонка тоже имеет некоторый успех, так что он посоветовал мне и дальше просить совета у читателей. Это бизнес и это Найтли, — докончила она, словно все объяснив логично и связно. Ведь Найтли ни о чем больше не думает.