Реньо сообщил о скором приезде генерала Жанена, снабженного большими полномочиями.

Были с экстренным заявлением Белов и Матковский – жаловались на чехов, продолжают скрытую борьбу с «академиками».

Вечером говорил с Сыровым по поводу выходки Гайды; продиктовал ему мои довольно резкие требования. Сыровый оправдывает заявление Гайды бесконечной оттяжкой с нашей стороны посылки на Екатеринбургский фронт остальных частей Средне-Сибирского корпуса.

Миссия Авксентьева в Томске удалась. С самороспуском Сибирской областной думы все прошло гладко. Авксентьев, кажется, имел успех и овации. Всюду корректные встречи – это, конечно, большой плюс для правительства105.

Получена телеграмма от посла в Италии Гирса; сообщает, что армия Деникина возросла до 100 тысяч человек. Просит разрешения вступить в переговоры через Нератова, находящегося на юге при Добровольческой армии.

Слушал очень интересный доклад К.106, только что прибывшего из Советской России. Большевики усиливаются. Размах Троцкого грандиозен; это настоящий диктатор. Рассказывал о бесчисленных расстрелах.

Вечером звонил французский консул Нейтеман о перемирии на Запале. Германцы приняли все условия союзников. Вильгельм, видимо, отрекся. Героически боролись, но сломлены. Пойдут ли они по пути России?107

Положение наше теперь хуже. Едва ли найдем место при развязке. Между тем, развал и терзания страны будут еще продолжаться.

Омск. 12 ноября

В конце заседания правительства мне доложили, что меня хочет видеть по экстренному делу министр путей сообщения Устругов. Слушался доклад министра труда Шумиловского. Я закрыл заседание и вышел в коридор.

Взволнованный Устругов подал мне четыре телеграммы за подписью Гайды; в одной из них он приказывал эшелонам 8-го чешского полка, бывшего на пути к Омску, сосредотачиваться к этому пункту и быть готовым к бою. Вызывалась какая-то рота из Красноярска – новая трагикомедия.

«Ну и что же?» – обратился я к Устругову. «Я не знаю, пропускать ли эти телеграммы по назначению», – ответил мне, сильно волнуясь, Устругов. «Раз они попали к вам, то, вероятно, уже попали и туда, куда следует. Благодарю вас за сообщение».

Присутствовавший при разговоре В.А. Виноградов оживился. Действительно, это было нечто новое среди сплетен и грязной ползучей интриги Омска. Я вызвал чешского представителя в Омске Кошека, который утром того же дня получил от меня подтверждение о движении эшелонов к Екатеринбургу, на усиление Гайды. Это, видимо, не удовлетворило чешского «Бонапарта».

Приехал Розанов. Он уже, оказывается, знал об этом, успел послать запрос Сыровому и приказал не пропускать чешские эшелоны.

Я приказал отменить последнее распоряжение, учитывая всю несостоятельность гайдовской затеи.

Розанов поехал к англичанам и к Реньо, а я, страшно обозленный и усталый, приказал вызвать к аппарату Дитерихса.

В 11 часов пришел в штаб ставки. Дитерихс был у аппарата, он, видимо, не был в курсе и, судя по почтительно-недоуменному вопросу, волновался и обещал все выяснить с Сыровым.

Доложили о приходе Кошека и командира квартировавшего в Омске чешского полка. Принял их в кабинете Розанова. Оба вошли в пальто.

«Почему вы не разделись? Что же, воюем?» – спросил я Кошека. «Не знаю, господин главнокомандующий, по-видимому, так», – ответил хитрый Кошек довольно растерянно. У обоих в руках было много телеграмм. Кошек не мог найти той, которую хотел мне показать. Он все время просил меня успокоить лично Гайду во имя России, подал мне его телеграмму, где Гайда объясняет свою выходку тяжелыми обстоятельствами фронта.

Я отказался принять телеграмму и, кажется, первый раз, взбешенный всем происходящим, утратил равновесие и обычный спокойный и выдержанный тон.

Чехи несколько смутились, находя мое негодование справедливым, и заверяли, что национальный совет даст мне удовлетворение. Им очень хотелось, чтобы я что-нибудь ответил Гайде. Я наотрез отказался. Войны, конечно, не произошло. Я понимал, зачем все это было нужно.

Белов, которого Гайда считал недоброжелателем чехов и увольнения которого требовал в связи с угрозой войны Омску, уйдет, но по своей воле – это тоже мое непреклонное решение.

Чехи ушли. Розанов поехал к Белову, но не застал его: он, видимо, по примеру Михайлова, тоже не ночует дома. Вернулся к себе около 2 часов ночи. Спал плохо. Хотел потребовать удаления Гайды, но решил пока обождать.

Реньо довольно холодно отнесся к заявлению Розанова, считая, что это чисто русское военное дело. Чехи самостоятельны и ему не подчинены. Тем не менее написал будто бы телеграмму Гайде, Питону и др. Англичанин Нельсон, кажется, тоже что-то сделал.

Выходка Гайды самым тесным образом связана с целым рядом обстоятельств, освещение которых совершенно необходимо для более полного уяснения обстановки последних дней, предшествовавших падению Директории. Ввиду этого я считаю необходимым пополнить краткую запись событий в дневнике и привести ряд выдержек из документов, касающихся этих событий.

Старшим оперативным начальником Екатеринбургского фронта был один из наиболее популярных среди чехов молодой, энергичный и чрезвычайно честолюбивый генерал Гайда, в подчинении которого находились, кроме чехов, части Средне-Сибирского корпуса, которым командовал также молодой и весьма популярный среди сибиряков генерал Пепеляев108.

Средне-Сибирский корпус, мобилизовавшийся, главным образом, в пределах прежней Томской губернии, не был полностью готов к походу. Тем не менее, ввиду нажима красных и настойчивых просьб чехов подкрепить их на Екатеринбургском фронте, туда был только что выдвинут Пепеляев с наиболее готовыми частями своего корпуса.

Пепеляев представлялся мне в Омске. Слишком юный для своего высокого поста, он подкупал избытком молодой энергии и исключительной привязанностью к родной ему Сибири. Я выезжал посмотреть батальоны, которые он вел на фронт. Они напомнили мне тех доблестных сибирских стрелков, которые творили чудеса за время мировой войны, начиная с их первого появления под Варшавой до последних дней существования старой русской армии109.

Гайда тоже сравнительно недавно прибыл в Екатеринбург. Он только что удачно закончил операции против большевиков в районе Байкала и в значительной мере содействовал восстановлению сквозного сообщения вдоль Сибирской магистрали.

Пeреживший ряд «триумфов» в Сибири, Гайда, окрыленный чрезвычайно смелыми надеждами, создавшимися в условиях сибирской действительности, и имевший сильную поддержку иностранцев, конечно, не был доволен скромной ролью начальника 4-й чешской дивизии, с которой он пришел в Екатеринбург.

Он оказался в подчинении более скромного, но несомненно твердого солдата – генерала Сырового, в свою очередь находившегося уже в подчинении русского Верховного главнокомандования.

Развал, начавшийся в чешских войсках, грозил значительно понизить их значение в Сибири и в глазах иностранцев. Гайда все это, несомненно, учитывал. Он пытается начать формирование русско-чешских полков: настойчиво требует присылки на его фронт полностью всего Средне-Сибирского корпуса, чтобы за счет русских войск усилить свой престиж и сохранить свое влияние в Сибири и среди иностранцев.