— Я? Да никоим образом! — ответил Дюбуа.

— Ах, ведь вы же должны были встретить его в дверях!

— Вот черт! Он вышел? — сказал Дюбуа с плохо скрытой досадой. — Благодарю.

И тут же, заметив, что допустил неосторожность, он выразил на своем лице наилюбезнейшую улыбку.

— О, Господи, пяти минут не прошло, — сказал хозяин.

— Но он, конечно, вернется? — спросил Дюбуа.

— Через час.

— Вы позволите мне подождать его, сударь?

— Конечно, особенно если вы, ожидая его, что-нибудь закажете.

— Дайте мне пьяных вишен, — сказал Дюбуа, — вино я пью только за едой.

Гвардейцы обменялись улыбкой, выражавшей величайшее презрение.

Хозяин поспешно принес вазочку с заказанными вишнями.

— Ах, — сказал Дюбуа, — всего пять! А в Сен-Жермен-ан-Ле дают шесть.

— Возможно, сударь, — ответил хозяин, — но это потому, что в Сен-Жермен-ан-Ле не платят ввозную пошлину.

— Правильно, — сказал Дюбуа, — совершенно правильно, я забыл о ввозной пошлине, соблаговолите извинить меня, сударь.

И он принялся грызть вишню, несмотря на все свое самообладание, состроив при этом жуткую гримасу. Хозяин, следивший за ним, при виде этой гримасы удовлетворенно улыбнулся.

— А где же он живет, наш храбрый капитан? — спросил Дюбуа как бы для того, чтоб поддержать разговор.

— Вот дверь его комнаты, — сказал хозяин, — он предпочел жить на первом этаже.

— Понимаю, — пробормотал Дюбуа, — окна комнаты выходят на проезжую дорогу.

— И еще есть дверь, которая выходит на улицу Двух Шаров.

— Ах, есть еще дверь, выходящая на улицу Двух Шаров! Черт! Это очень удобно, две двери! А шум в зале ему не мешает?

— О, у него есть вторая комната наверху, он спит то там, то тут.

— Как тиран Дионисий, — сказал Дюбуа, который никак не мог воздержаться от латинских цитат и исторических сравнений.

— Что вы сказали? — спросил хозяин.

Дюбуа понял, что он допустил еще одну оплошность, и прикусил губу, но в эту минуту, к счастью, один из гвардейцев снова потребовал вина, и хозяин, который всегда мгновенно откликался на это требование, бросился вон из комнаты. Дюбуа проводил его взглядом, а потом, повернувшись к гвардейцам, сказал:

— Спасибо вам.

— Ты что-то сказал, приятель? — спросили гвардейцы.

— «Франция и регент», — ответил Дюбуа.

— Пароль! — воскликнули, вставая одновременно, мнимые солдаты.

— Войдите в эту комнату, — сказал Дюбуа, указывая на комнату Ла Жонкьера, — откройте дверь, выходящую на улицу Двух Шаров, и спрячьтесь за занавес, в шкафу, под столом, где угодно, но если, войдя, я увижу хоть ухо одного из вас, я вас лишу жалованья на шесть месяцев.

Гвардейцы старательно опустошили стаканы, как люди, которые ничего не хотят потерять из благ этого мира, и быстро направились в указанную им комнату, Дюбуа же, увидев, что они забыли заплатить, бросил на стол монету в двенадцать су, а потом подбежал к окну, отворил его и, обращаясь к кучеру стоявшего перед домом фиакра, произнес:

— Глазастый, поставьте карету поближе к двери, выходящей на улицу Двух Шаров, и пусть Тапен сразу поднимется сюда, как только я подам ему знак, постучав пальцами по стеклу. Указания у него есть. Ступайте.

От затворил окно и в ту же минуту услышал стук колес удалявшегося экипажа.

И вовремя, потому что расторопный хозяин уже возвращался; с первого же взгляда он заметил отсутствие гвардейцев.

— Гляди-ка, — сказал он, — а эти-то куда подевались?

— В дверь постучал сержант и позвал их.

— Но они ушли, не заплатив! — воскликнул хозяин.

— Да нет, вон на столе монета в двенадцать су.

— Вот дьявол! Двенадцать су, — сказал хозяин, — а я продаю свое орлеанское по восемь су бутылка.

— О, — произнес Дюбуа, — они, наверное, подумали, что вы им, как военным, сделаете маленькую скидку.

— В конце-то концов, — сказал хозяин, вероятно признав скидку разумной, — не все потеряно, к таким вещам в нашем деле нужно быть готовым.

— С капитаном Ла Жонкьером вам таких вещей, к счастью, не приходится опасаться? — продолжал Дюбуа.

— О нет, он-то лучший из постояльцев, платит наличными и никогда не торгуется. Правда, ему всегда все не по вкусу.

— Черт возьми, может, у него такой заскок, — сказал Дюбуа.

— Вот вы точно сказали, я все не мог слова подходящего подобрать, да, заскок у него такой.

— Меня очень радует то обстоятельство, что, по вашим словам, капитан точен в расчетах, — сказал Дюбуа.

— Вы пришли просить у него денег? — спросил хозяин. — И вправду, он ведь говорил мне, что ждет какого-то человека, которому должен сто пистолей.

— Напротив, — сказал Дюбуа, — я принес ему пятьдесят луидоров.

— Пятьдесят луидоров! Черт! — продолжал хозяин. — Хорошие деньги! Наверное, я плохо расслышал: он должен был не заплатить, а получить. Вас не зовут, случайно, шевалье Гастон де Шанле?

— Шевалье Гастон де Шанле? — воскликнул Дюбуа, не в силах сдержать свою радость. — Он ждет шевалье Гастона де Шанле?

— Так он мне сказал, по крайней мере, — ответил хозяин, несколько удивленный горячностью, прозвучавшей в вопросе поглотителя вишен, который доедал их, гримасничая, как обезьяна, грызущая горький миндаль. — Еще раз спрашиваю, вы и есть шевалье Гастон де Шанле?

— Нет, не имею чести принадлежать к благородному сословию, меня зовут просто Мутонне.

— Происхождение здесь ни при чем, — произнес нравоучительно хозяин, — можно зваться Мутонне и быть порядочным человеком.

— Да, Мутонне, — сказал Дюбуа, кивком головы выражая одобрение теории хозяина, — Мутонне, торговец сукном в Сен-Жермен-ан-Ле.

— И вы говорите, что должны вручить капитану пятьдесят луидоров?

— Да, сударь, — сказал Дюбуа, он с удовольствием допил сок, предварительно с удовольствием доев вишни. — Представьте себе, что перелистывая старые счетные книги моего отца, в колонке «пассив» я нашел, что он был должен пятьдесят луидоров отцу капитана Ла Жонкьера. Тогда я принялся за поиски, сударь, и не знал ни сна, ни отдыха, пока вместо отца, который уже умер, не разыскал сына.

— Но знаете ли, господин Мутонне, — сказал восхищенный такой щепетильностью хозяин, — что таких должников, как вы, очень немного?

— Мы все такие, Мутонне, от отца к сыну, но когда нам должны — о, мы неумолимы! Вот, пожалуйста, был один парень, очень порядочный человек, ей-ей, который был должен торговому дому «Мутонне и Сын» сто шестьдесят ливров. Так что же? Мой дедушка засадил его в тюрьму, и там он и сидел, сударь, на протяжении жизни трех поколений, да там и умер в конце концов. Недели две назад я подводил счета: этот негодяй за тридцать лет пребывания в заключении обошелся нам в двенадцать тысяч ливров. Неважно, зато принцип был соблюден. Но я прошу у вас прощения, дорогой хозяин, — сказал Дюбуа, следивший краем глаза за дверью на улицу, за которой уже несколько мгновений маячила какая-то тень, очень похожая на капитана, — прошу у вас прощения за то, что занимаю вас рассказом обо всех этих историях, вам совершенно неинтересных, впрочем, вот и новый клиент к вам идет.