– Какая главная?

– Про больницу… – и снова сбился, откашлялся чуть слышно. – Больница – это край чудес, пришел в нее – и там исчез. Все про нее знают.

– И кто это сочинил? – не унимался Южин.

Голос у него стал холодным и отстраненным. Не интервью с проводником, а допрос с обвиняемым. Костик все тер ухо, прислушивался к несуществующим голосам в своей голове. Кире даже показалось, что она слышит их бормотание.

– Краюшкин и сочинил, – наконец ответил Костик. – Говорят, он местный был. Ховринский.

– И что это значит?

Костик сделал маленький шаг вперед и почти вышел на свет – лица еще не разглядеть, но глаза блеснули отчетливо.

– Значит, больничка тебя своим выбрала. И не отпустит. С ней останешься. Тут всегда будешь. Хочешь не хочешь, а будешь. Без вариантов.

Южин то ли хмыкнул, то ли откашлялся, но быстро вернулся к холодному тону допроса. Тарас уже понял, что беседу точно придется резать, слишком затянулась она, пошла не в ту сторону. Но перебивать заказчика – плохая идея, даже если заказчик этот генерирует несусветную дурь.

– Ховринские отсюда до конца не уходят. – В голосе Костика прорезалось раздражение.

– Или что? – резко спросил Южин. – Как Краюшкин? С восьмого этажа на первый по шахте лифта?

Костик судорожно втянул воздух, но промолчал. Его молчания было достаточно, чтобы закончить эпизод, но Южин решил дожать последним вопросом:

– А сам ты какой? Ховринский?

Костик дернулся, отпустил истерзанное ухо и поднял на Южина глаза, полные воды.

– Да пошел ты! – выкрикнул он и припустился по коридору в кромешную тьму.

Эхо подхватило последнее «ты», размножило его, потащило следом, тревожа залежи пыли и бетонной взвеси, спящей по углам. Тарас медленно опустил камеру, Южин застыл в окружении битой плитки. Шаги Костика затихали в глубине западного крыла. Кира выключила фонарик, сунула его в боковой карман рюкзака, брошенного на пол, и сорвалась с места до того, как Тарас успел ее остановить.

Тайны заброшенной больницы могли быть шуткой. Но малолетние суицидники на краю восьмого этажа – нет. И полные воды глаза Костика тоже.

«Стой! – хотела окрикнуть его Кира, но эхо караулило каждый звук. – Костя!» – рвалось из горла, но их шаги и без того оглушительно разносились по всему этажу.

Костик добежал до колонны, выложенной красным кирпичом, и остановился, тяжело дыша. Под курткой поршнями ходили острые лопатки. Сними ее – и увидишь, из каких косточек собрано хлипкое тельце.

Кира остановилась перед колонной, дождалась, пока Костик распрямится.

– Ты в порядке? – спросила она и поморщилась от того, как пластмассово это прозвучало.

Ты в порядке? Нет, я стою на шестом этаже заброшенной больницы весь в пыли и грязи. И дышу сквозь зубы, чтобы не разрыдаться. Ты в порядке? Нет, я убежал от идиота заказчика, который только и делает, что орет и требует жути, а ее здесь нет. Или есть? Ты в порядке? Нет, я говорю о подростках-самоубийцах как о чем-то нормальном. А это ненормально. Это страшно, горько и несправедливо. Они были юными, а стали мертвыми. Они были полными возможностей, а закончили на сыром бетоне. Так не должно было быть, но так было. Выходит, что ты не в порядке, да? Да, я не в порядке.

– Слушай, – попыталась исправиться Кира. – Южин – придурок. Давит на тебя, думает, если заплатил, то у него есть на это право.

– Есть, – отозвался Костик.

– Что есть?

– Право есть. Заплатил – получил. Он дал мне денег, я должен отработать.

Волосы на затылке Костика кудрявились, придавая проводнику неуместной женственности. Посмотришь, и будто девчонка лет пятнадцати стоит – одни углы да сколы. Но в ответе Костика было столько холодной отрешенности, что Кира почти перестала его жалеть.

– И чего ж ты тогда убежал? – спросила она, распахнула толстовку, по вспотевшей коже прошел холодок.

– Я заброшку обещал показать, а лезть ко мне не надо. – Костик дернул плечом и тут же обмяк, присел на корточки у колонны.

Кира провела ладонью по щербатому кирпичу и опустилась рядом.

– Нужно было так ему и сказать. А теперь он чувствует себя победителем. Это же такой тип характера. Долбаный достигатор. Для него в конфликте все, кроме прямой агрессии, – слабость.

Костик отвернулся к окну, шмыгнул носом. У противоположной стены было накидано битого стекла: кто-то развлекался, швыряя пивные бутылки. Наверное, целились в кривой отросток трубы, торчащей из ржавого щитка. От колонны уверенно несло мочой. Точно не собачьей. Кира держала равновесие, стараясь не завалиться набок, в эту грязь и вонь.

– Что ты вообще сюда ходишь? – не удержалась она. – Здесь же помойка.

Костик почесал ухо, красная мочка выглядывала из-под волос, подумал немного, подбирая слова.

– Ты просто не видишь, – наконец сказал он.

– Что? Упадническую красоту? Обреченный урбанизм? – Кира оперлась спиной на колонну, теперь они сидели так близко, что почти соприкасались плечами. – Знаешь, в конце 80-х Уильям Уайт снял документальный фильм про публичные пространства и новый урбанизм. Там в очень понятной форме объясняется, когда здание можно считать живым, а когда это просто строение. И его можно снести. Вот это, – она кивнула на гору битого стекла, – строение. Захламленное, заброшенное и загаженное. Когда его снесут, ничего не изменится. Вообще ничего, понимаешь?

Костик сдавленно хмыкнул, сдерживая то ли смех, то ли кашель.

– Ты просто не видишь, – повторил он.

– Да все я вижу! – Раздражение вспыхнуло жаром по щекам. – Думаешь, такой весь из себя андеграундный, водишь нас по своим владениям! А здесь места нет, где бы бомжи еще не ссали.

Костик медленно повернулся к ней. Их лица оказались на одном уровне. Бледную кожу Костика обсыпали мелкие веснушки, делая его почти трогательным. Только глаза у него стали злыми и взрослыми.

– Я пытаюсь вам показать. Но вы не видите. Грызетесь только. И ждете, что вас тут развлекать будут. А здесь не развлекаются, здесь живут.

У него сузились зрачки, дышал он часто и поверхностно, словно все еще бежал. Кира хотела отстраниться, но ноги затекли и отказывались слушаться. Она растянула губы в подобии улыбки.

– Хорошая тут жизнь, нечего сказать. Все удобства. И вид отличный.

Костик не ответил, но и глаз не отвел. Продолжал смотреть на нее, моргая так медленно, что еще чуть, и его можно было бы принять за спящего.

– Я серьезно, – сказала Кира, соображая, как бы встать, чтобы в коленях не щелкнуло. – Шляться тут, наводя жуть на любопытствующих, – это не жизнь.

И дернулась было подняться, но Костик схватил ее за локоть и притянул к себе. Запах детского мыла перекрыл вонь мочи и пыли.