Да.

Голос у Вари был негромкий, но правильный и нежный, и у Маргоши приятный. Здесь у всех хорошие голоса, полно оперных, в праздники общагу далеко слышно. Варя постучала в стенку соседке.

– Неужто прогнала? – порадовалась за Варю Маргоша. – Не боись, мы тебе такого мужика найдем – обзавидуются наши!

Попили чаю вприкуску с карамелью. Спели вполголоса о любви, и Маргоша настроилась поговорить на актуальную тему.

– Присматривайся к мужчинам развитым высоко и всесторонне, – внушала она. – Наружная красота без значения. Пусть ниже ростом и лысый, лишь бы не себе на уме и непьющий, или умеренно. Мужчина, учти, продукт скоропортящийся, у возрастных начинается импотенция, молодые быстро курвятся, поэтому бери в диапазоне от тридцати трех до сорока пяти максимум. Если в первую неделю скажет: «Не мужское это дело – носки стирать», разворачивайся и уходи. Мужчина должен иметь благородство стирки своих носков и вообще делить работу по дому поровну… – Маргоша махнула рукой. – Ой да все это – прописные истины! Главное – чтоб любил.

Она по-прежнему свято верила, что человек в каждом новом году открывает неведомое окно и что все у него впереди – лучшая работа, лучший друг, лучшая жизнь. Варя впитывала Маргошины слова, как губка. Заряжалась здоровым оптимизмом, чувствуя, как стряхивается с нее маниакальное жизнелюбие Глеба Медынцева. Ни слова о нем. Его не было.

… К Новому году навалилось забот. Варя почти не вспоминала о Медынцеве и благополучно забыла бы совсем, не нарисуйся он у нее утром 31 декабря. Явился не один, и пришлось открыть дверь.

– Мой сын, – гордо сообщил он, водружая на тумбочку трюмо румяного карапуза. Будто и не было обид ни с чьих сторон. – Прошу любить и жаловать! Гешкой зовут. Геннадий Глебович Медынцев – звучит? Раздевай парня, хозяйка, видишь, замерз.

Без слов расстегнув пуговицы на шубке малыша, Варя краем глаза приметила, что сам Медынцев раздеваться не торопится. Через плечо у него висела большая, туго набитая спортивная сумка.

– Варь, такое дело… Ты присмотри за ним полчаса, а? – Яркие темно-карие глаза Медынцева просительно заглянули Варе в лицо. – Понимаешь, домой Гешку тащить не ближний свет, а рядышком одна ты живешь. Тут со мной история приключилась…

– Опять куриный случай? – усмехнулась она.

– Да ладно тебе… Долго объяснять, некогда, извини. Бежать пора. Гешка плакать не будет, он смирный.

Медынцев поцеловал сына:

– Веди себя хорошо, слушайся тетю… – Повернулся: – Так я пойду?

– Иди, – сдалась Варя. – Только из-за ребенка, и чтобы я тебя больше не видела.

– Конечно, конечно, – закивал Медынцев. – Больше не увидишь, клянусь!

Карапуз в отличие от папы оказался неразговорчивым.

– Ты – Геша, а я – Варя, – сказала она.

– Геса, Валя, – послушно повторил мальчик.

– Сколько тебе годиков?

Он показал на пальцах: два. Выглядел старше. Цвет глаз папиной густоты, а волосы неожиданно русые. Варя посадила гостя за стол, подложив на табурет три толстые книги, налила молока, придвинула блюдце с печеньем.

– Писать хочу, – сказал мальчик.

Варя замешкалась. Горшка у нее не было. Вытащила ведро из-под умывальника. Потом мыли руки и завтракали вместе. Играли пуговицами, скакали на одной ноге, изображали паровоз. Спели песенку «В лесу родилась елочка».

– Дед Молоз плидет?

– Придет, – рассеянно ответила Варя. Будильник протикал без четверти двенадцать. Где носит гулену Медынцева?

Кто-то у двери шаркнул подошвами, и она встрепенулась – наконец-то! Но заглянула Маргоша.

– Ребенок у тебя, а я думала, ты «Радионяню» слушаешь. Это кто у нас такой красавчик?

Объяснение ее потрясло.

– Ну, ты даешь! Я сережки тебе одолжила у Риммы Осиповны, примерь.

– Ой, спасибо!

К серым глазам Вари очень подошли серьги с камушками под бирюзу, а к платью вообще комплект.

Праздничное платье из синего панбархата, с узорами, на блестящей голубой подкладке, Варя купила у Маргоши, а та – у певицы Полины. Обе носили его у себя в театре по три раза и считали примелькавшимся, в Варином же концертно-эстрадном бюро чудесное платье еще никто не видел. Варе оно было широковато в груди. Полинин объем в этом месте превышал стандартный второй размер, и на Маргошином изнуренном балетом теле почему-то сохранилась в пышном виде именно эта часть. Следовало переделать платье, – дело сложное, не на полчаса. И салат нужно приготовить, и попросить у Изы Готлиб рецепт кубинского рыбного пирога, и навертеть бигуди к шести. Директор бюро надумала совместить праздник со своим юбилеем и пригласила избранных сотрудников в ресторан.

– А если он не придет? – спросила Маргоша.

– Дед Молоз? – огорчился мальчик, и Варя успокоила обоих:

– Да придет, куда денется, – хотя в душе роились и жалили пчелки сомнений.

Она решила не печь кубинский пирог – не успеет, сварила мясо и картошку для оливье. Все в кухне интересовались, чей ребенок играет у печи с пущенным погреться псом Геббельсом.

– Двоюродный брат сына привел, – соврала Варя. – Скоро заберет.

Обедали в комнате. Геша нехотя съел полблюдца картофельного пюре, аппетита у него почему-то не было. Варя поклевала салат. Есть ей тоже не хотелось, злость на Медынцева сменилась тревогой.

Мальчику понравилось рассматривать цветные фотографии в журнальных подшивках.

– Смотри, Геша, тетя собирает абрикосы.

– Акосы.

– Абрикосы растут на юге, а мы живем на севере.

– Севеле.

– Боже мой, ну где же твой папа?!

– Папа на лаботе.

– А мама?..

– Мама дома.

– Что она делает дома?

– Делает пилозки, – он глубоко вздохнул. – Захал на лаботе.

– Дядя Захар?

– Да. Там масыны.

– А где папа работает, ты знаешь?

Малыш поднял на непонятливую Варю укоризненные глаза:

– На лаботе.

Ясно. Люди ездят в машинах, а работают на работе. Всякому действию свое место, глупо было спрашивать.

Пока Варя соображала, чем бы еще занять мальчика, он откинулся на подушку и уснул. От него хорошо пахло детством и летом – чем-то цветочно-сметанным. Длинные, в полщеки, тени ресниц чуть заметно подрагивали. Варя накрыла спящее дитя байковым одеялом и села подрубать платье.

– Все еще нянькаешься?! – ахнула забежавшая Маргоша.

– Тише, ребенок спит.

– В милицию надо позвонить.

– Еще немного подожду…

– Жди, пока рак свистнет!