– Скажи – а колдовством ты не можешь прочитать это послание?

– Нет, – Стократ с сожалением покачал головой. – Но если бы я учился – у меня бы со временем вышло, наверное.

Шмель неуверенно улыбнулся:

– У тебя бы вышло… А хочешь попробовать?

– Как?

– Есть же словарь…

Он торопливо вышел и тут же вернулся со своим мешком:

– Смотри, в этом флаконе – «два», а этом – «большой». Давай, попробуй, а потом различи!

– Давай.

Вкус у обеих капель был едва уловимый, и разница между ними почти не чувствовалась. Стократ несколько раз выдохнул через нос, поводил языком по нёбу: первая, кажется, была чуть слаще?

– А теперь скажи, – что здесь? – Шмель, тайно позвенев флаконами, протянул ему еще ложку.

– «Два».

– Здорово, – мальчишка даже притих на секунду. – Или просто угадал? А теперь?

Он снова повернулся к Стократу спиной и звякнул стеклом.

– А теперь ты меня обманываешь, – сказал Стократ, отведав. – Здесь что-то третье, ты мне такого не давал.

– Из тебя бы вышел языковед, – восхищенно сказал Шмель.

– Так возьми меня в обучение.

– Я буду мастер, а ты ученик, – Шмель неуверенно улыбнулся – и вдруг расхохотался, так громко, что зазвенели на полках флаконы:

– Я буду мастер! А ты ученик!

Стократ рассмеялся в ответ, и так, хохочущих, их застал срочный гонец от князя.

* * *

– Новое послание, – князь расхаживал по кабинету, распространяя запах браги, но казался удивительно трезвым. – Третье послание за два дня! Что там у них происходит?!

Стократ взял со стола кувшин. Попробовал питье, потом сам наполнил кубок и передал Шмелю. Тот взял, обмирая от благодарности: Стократ попробовал. Яда нет.

Он прикоснулся к напитку, боясь снова опозориться, но смысл послания оказался на этот раз очень простым:

– Они хотят, к ним на переговоры… чтобы срочно пришел кто-то, кто у нас власть.

– Они не знают, кто у нас власть?! – рявкнул князь, и выяснилось, что он все-таки пьяный. – Все они знают! Знают, где в Макухе кузница, где у Сходни новые склады, и когда в Правой сеют свеклу, и…

Он вдруг замолчал, перехватив взгляд Стократа.

Потом оба посмотрели на Шмеля; он знал такие взгляды. Двое, случайно коснувшись в разговоре тайны, вдруг спохватываются, что рядом чужие уши – недостойные уши мальчишки, место которому за дверью. И его отправляют за дверь…

Стократ вдруг приподнял уголки губ. Покачал головой, будто говоря: нет. Ты здесь полноправный собеседник, поэтому, на счастье или на горе, должен остаться.

Снова посмотрел на князя:

– Ты ведь не только о вырубках с ними говорил, да?

Шмель похолодел. Его собственные уши показались ему в самом деле недостойными – и, пожалуй, слишком ценными, чтобы слушать такие речи. Шмель понимал, что безопаснее выйти за дверь, пусть даже без приказа. Но он был единственным мастером-языковедом в поселке и в мире, и потому остался, и даже выше поднял подбородок.

– О чем ты еще с ними говорил? – снова спросил Стократ.

– Я хозяин на своей земле, – неохотно отозвался князь. – Я должен знать, что происходит. Да, у меня есть глаза и в Макухе, и в Правой, в Левой, и… лесовики тоже кое-что видели.

– Что им понимать в торговых делах? В делах торговца Сходни, например?

– Да ничего! – князь глядел Стократу в глаза яростно и бесшабашно, как в бою. – Купец тут ни при чем, не припутывай Сходню… Это про разбойников я от них узнал, от лесовиков. Они одного подонка изгнали, тот к разбойникам пристал, лесовики мне через мастера и донесли. По-честному. По-соседски.

– Уже яснее, – Стократ кивнул. – А Сходня все-таки – за что ты его подставил под нож?

Шмелю показались слишком ценными в этот момент не только уши, но и голова; Стократ небрежно положил ему руку на плечо: знаю, мол, что делаю. Не беспокойся.

– Ну ты и колдун, – помолчав, сказал князь. – Тихий да простой, и не боишься тебя, а потом – глянь, а ты уже в горле торчишь, как крючок. И не избавиться.

– И все-таки?

Князь выругался. Для завершения фразы ему не хватило воздуха, он вдохнул ртом и продолжил ругательство – длинное, липкое, утопающее в деталях, но оттого нисколько не теряющее силы. Потом отдышался и продолжал, как ни в чем не бывало, обращаясь к Стократу, но глядя на Шмеля:

– Сходня торговал Макухой, колдун. Ты чужак, тебе не понять. Люди из Долины давно приглядываются, как нас прибрать к рукам. И Сходня начал: уже склад общий открыл на нашей земле, уже торговое содружество, уже собрал под это дело других купцов, уже приходят чужаки, нам пошлину не платят, а платят в Долину… Через пару лет была бы Макуха не сама по себе, как сейчас, а при Долине – поддольник, так они говорят…

– И тогда бы ты из князя стал наместником.

– Обижаешь. Наместники у них все свои.

– Трудно тебе. Между долиной и лесом.

– Справляюсь, как видишь.

– Не очень, – сказал Стократ.

Князь налился кровью:

– Что?!

Стократ не испугался:

– Не особенно справляешься, с лесовиками, по крайней мере… Эх, мастера нам не хватает. Его бы расспросить…

Он вдруг насторожился, будто почуяв новый запах:

– Что он мог такого знать языковед, что они вдруг решили его убрать?

– Мастер?

Князь замер с открытым ртом. Шмель мог видеть все его зубы – чистые, белые, с единственным застрявшим в щели куском мяса.

– Он мог вести свою игру, – медленно сказал Стократ. – Он ведь был единственный, кто умел говорить и с тобой, и с ними. И вот они решили его убрать, чтобы что-то спрятать…

– Они не могли, – сказал Шмель и сразу пожалел, что открыл рот, потому что оказался между двумя взглядами, как между лезвиями ножниц. – В их питье нет слова… нет понятия «тайна», Язык по-другому устроен…

Он замолчал, водя руками, не зная, как объяснить.

– Понял, – отрывисто сказал Стократ. – Ты уверен?

– Да, – Шмель перевел дыхание.

Князь опять принялся ругаться – на этот раз без ярости, монотонно.

– Погоди, светлейший, – оборвал его Стократ. – Они могут тебя в чем-то винить? За что-то мстить?

– Завтра, – прорычал князь, – на рассвете… да прямо сейчас, чего там, рассвет близко… Пойдем к ним в гости. Эй, Глаза-и-Уши! Давай сбор, всем подъем, выжжем их норы, хватит…

– А они нам воду отравят, – тихо сказал Шмель.

И Стократ, и князь снова посмотрели на него. Он странно себя чувствовал под их взглядами: еще вчера – вообще никто, недостойный даже быть учеником языковеда. Сегодня – равноправный собеседник на совете, где речь идет о жизни и смерти.