О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Он был олицетворением мучительной бессонницы.

Наконец в том северном краю, в то лето, замерцал слабый свет, рассеявший тьму своей умиротворяющей безмятежностью. Как только все предметы в комнате вновь обрели очертания подлинных кровати, шкафа, стола, стула, белья, Пол оделся (Эрнст все еще похрапывал), схватил полотенце, отворил дверь спальни, бегом спустился по лестнице и через вестибюль гостиницы выбежал на свежий воздух. Он побежал по той же самой песчаной тропинке между пляжем и соснами, по которой они шли вечером с Эрнстом, и бежал до тех пор, пока не увидел палатки маленького туристского лагеря, где он пожелал доброй ночи Ирми. На берегу он разделся и вошел в море, дошлепав по мелководью до места, достаточно глубокого для купания.

Утро было тишайшее, сосны у кромки пляжа отличались ясностью каждой детали контуров и теней, словно гравировка вдоль ободка стеклянной вазы, море — зеркальная гладь под небом из абстрактно-бесцветного, чистого света. Казалось, нескладное тело Пола — окунувшего руки и ноги — вспенивает воду и взрыхляет ее, превращая в пашню, словно плуг на рассвете — ровное поле. Плавая, он, казалось, поднимал шум, нарушавший весь этот покой.

Потом до него дошло, что кто-то плывет рядом. Это была Ирми, она плыла и смеялась. Сказав друг другу лишь «с добрым утром», они развернулись и поплыли назад, к мелководью. Вброд они вышли на берег, туда, где рядом с брюками, рубашкой и обувью Пол оставил свое полотенце. Как только они там оказались, он, ни слова не говоря (его незнание немецкого, а ее — английского послужили оправданием молчаливого общения), принялся покрывать ее поцелуями: темя, лицо, плечи, груди. Он положил ладони на ее ягодицы и почувствовал, как прижимается к ее животу его набухший пенис.

Они все еще были насквозь мокрые после купания и то и дело прерывали поцелуи, чтобы вытереть друг друга полотенцем, а потом вновь принимались целоваться. Потом они расстелили полотенце на берегу и легли. Они занялись любовью.

Пол услышал у себя за спиной покашливание, а потом из палатки, едва видневшейся между росшими над пляжем соснами, вышел мужчина. Первой поднялась Ирми. Она прошептала «Auf Wiedersehen», после чего, прижимая к груди купальную простыню и вяло, неловко шевеля руками и ногами, отчего вдруг показалась Полу представительницей иного, чуждого биологического вида, побежала в сторону палаток и сосен. Пол встал, все еще исполненный ликования. Потом, опустив взгляд на свое тело, он заметил тонкую струйку жидкости, которая стекала из-под пупка на половой орган, все еще опухший после соития. Он подбежал к воде и помылся, потом вернулся на пляж и, подняв полотенце, тщательно вытерся. Когда он бежал вдоль берега обратно к гостинице, на него вновь волнами нахлынуло ощущение торжества, а рядом с ним, казалось, мчались вдоль берега строчки Рембо:

Вернувшись в гостиницу, Пол направился в ресторан, где довольно долго прождал. Наконец появился Эрнст. Пол объяснил, что встал так рано, чтобы искупаться. Вид у Эрнста был серьезный. Он сказал, что расстроен, потому что прыщ у него на щеке стал хуже. Они заказали завтрак. Пол выбрал глазунью из двух яиц — блюдо «за особую плату», не входившую в гостиничный счет, — кофе и булочки с маслом. Он понимал, что расплатиться за яичницу полагается ему. Они принялись обсуждать предстоящий визит к Кастору и Лизе Алерихам и осмотр их дома. Эрнст удивил Пола, сказав:

— Поскольку вечером нам предстоит длительное путешествие поездом в Гамбург, я подумал, что после нашей бессонной ночи будет слишком утомительно два часа добираться до деревни Алерихов на маленьком местном поезде, поэтому я заказал машину. Боюсь, ни один из нас ночью не выспался: эта ночь похожа на ту, что ты провел со своим другом Марстоном — ты мне о ней когда-то рассказывал.

Два часа спустя, когда они сидели в машине и Эрнст, сидевший за рулем, включил высшую скорость на ровной песчаной дороге в сосновом бору, он сказал:

— Ночью, Пол, ты казался таким невинным, естественным и непосредственным.

Кастор Алерих поджидал их у парадных ворот своего дома, белого бетонного куба, похожего на значительно увеличенный вариант одного из светильников Иоахимовой квартиры. Весь верхний этаж был обнесен балконом (всего этажей было два). Крыша была плоская. На Касторе были кожаные шорты, рубашка из грубого льняного полотна с расстегнутым воротничком, куртка из материала, напоминавшего выцветший коричневый вельвет. У него были бледная, толстая кожа и нечесаные, свалявшиеся, как пакля, пшеничные волосы, почти закрывавшие внимательные зеленоватые глаза. Огромная голова походила на череп. Широкие плечи создавали впечатление первобытной силы. Глядя на него, Пол вдруг подумал о том периоде истории, который ассоциировался у него с пиктами и скоттами, жившими в пещерах, имевших, что вполне вероятно, сходство с модернистскими архитектурными сооружениями.

— Как поживаешь, Эрнст? — спросил Кастор, дружески похлопывая Эрнста по спине.

Стараясь вести себя в столь же дружеской манере, Эрнст представил Пола.

— Мой друг Пол Скоунер, английский писатель.

Кастор крепко сжал Полу руку и, отвесив шутливый поклон, сказал:

— Приветствую вас, дорогой сэр!

— Давненько мы не виделись, Кастор. Надеюсь, у вас с Лизой все хорошо, — сказал Эрнст.

— Все отлично. Правда, нет денег, но это давно не новость, — сказал по-английски Кастор и тут же продолжил: — Я должен тебе кое-что сказать. Дело в том, что Лизе нездоровится. Поэтому ей, возможно, не удастся с вами повидаться. Вчера вечером она слегка простудилась, а в это время, сам знаешь, приходится соблюдать осторожность. — Он повернулся к Полу и неожиданно спросил: — Вы любите сады? — отворяя ворота. — У меня ведь неплохой сад, по крайней мере будет. Сейчас там ничего, кроме дерьма, не увидишь, но я каждый день там работаю, и к следующему лету, надеюсь, он будет цвести.

Они прошли через этот сад. Кастор открыл парадную дверь дома. За ней сразу же начиналась гостиная, которая занимала три четверти первого этажа и тянулась вверх до застекленной крыши. Мебель была деревянная, выкрашенная белой эмалью: столы, стулья и два канапе с подушками в чехлах из мешковины спектральных цветов. На лампах были белые и желтые абажуры из толстой прозрачной бумаги. Висели две или три абстрактные картины, написанные очень густыми мазками. Пол устилал красно-черный тунисский ковер с узором, вышитым толстой нитью по грубой сетчатой основе. Имелся большой, прямоугольный, сложенный из камня камин. И комната, и все в ней находившееся, кроме нарушавших гармонию тканей, наводила на мысль о вагнеровском уюте — как если бы после славной пирушки вы решили перебраться в кресло или на канапе и с голыми своими волосатыми конечностями повалились на яркие цветные подушки ради здоровых занятий любовью или столетнего валькириева сна.