– Я уже говорил это твоей хозяйке и повторяю тебе, – сказал Майло. – Нам наплевать на то, кто кого трахает в этом городе. Секс становится проблемой только тогда, когда в процессе него кого-нибудь зарежут, пристрелят или задушат.

Похоже, Кармайкл его не услышал.

– Я хочу сказать, я вовсе не торгую собой, – настаивал он. – Деньги мне не нужны – в хорошую неделю я заколачиваю шестьсот, а то и семьсот долларов.

Он отмахнулся от этих денег небрежным жестом, повинуясь искаженной системе ценностей человека, с рождения привыкшего к роскоши.

– Дуг, – властно заявил Майло, – прекрати защищать себя и выслушай меня: нам нет никакого дела до того, куда ты суешь свой конец. Никто не собирается заново открывать твое дело. Просто расскажи нам про Нону.

Наконец смысл услышанного дошел до Кармайкла. У него на лице появилось такое выражение, какое бывает у ребенка, неожиданно получившего подарок. Я вдруг осознал, что все это время думал о нем как о большом ребенке, поскольку, если не брать в расчет наружную оболочку взрослого мужчины, все остальное в нем было детским, незрелым. Классический случай задержки развития.

– Это самая настоящая барракуда, – начал Кармайкл. – Ее нужно постоянно сдерживать, иначе она становится чересчур агрессивной. В последний раз мы с ней разыгрывали представление на мальчишнике у одного пожилого типа, который женился во второй раз. Сборище мужчин в возрасте, состоятельных, на квартире в Канога-Парке. До нашего приезда они усиленно пили и смотрели порнуху. В тот вечер мы разыгрывали сценку с футболистом и болельщицей. Я был в спортивной форме, а Нона была в обтягивающей майке, коротенькой юбке и кроссовках. Помпончики, на голове два хвостика, все как полагается.

Эти типы были безобидными старыми пердунами. Перед нашим приходом они, вероятно, врали друг другу о своих похождениях, смачно комментировали порнуху, как ведут себя те, кто сильно нервничает. Тут вошли мы, они увидели Нону, и, как мне показалось, кое у кого едва не разорвалось сердце. Нона виляла бедрами, хлопала ресницами, показывала язычок. Мы отрепетировали нашу сценку, но Нона решила удариться в импровизацию. В сценарии говорится, мы немного ласкаем друг друга, обмениваясь двусмысленными фразами – знаете, я, например, спрашиваю у Ноны, как ей нравится моя подача, а она восклицает: «Я от нее просто балдею, подавай, подавай же скорей!» Кстати, актриса она отвратительная, плоская, без чувств. Но зрители были от нее без ума – наверное, все с лихвой компенсировала ее внешность. В общем, старики пожирали Нону, а она этим упивалась. И это скорее всего навело ее на мысль совсем сорваться с катушек.

Внезапно Нона засунула руку мне в трусы, схватила меня за член, вильнула задом и принялась меня массировать, не переставая извиваться всем телом. Я хотел ее остановить – нам не разрешается отходить от сценария, если только нас не попросят. – Кармайкл неуютно умолк. – И не заплатят. Но я ничего не мог поделать, потому что это испортило бы все наше выступление, и старики были бы в ярости.

Они таращатся на Нону, та что есть силы дергает мой член, а я вынужден улыбаться. Наконец Нона отпустила меня и танцующей походкой приблизилась к тому типу, которого подцепили – пухлому низенькому старичку с длинными ресницами, – и засунула руку ему в трусы. Тут все умолкли. Старикашка побагровел, как свекла, но ничего не сказал, поскольку это выставило бы его тряпкой в глазах его друзей. У него исказилось лицо, но он принужденно улыбнулся. Нона начала ласкать языком ему ухо, поглаживать подбородок. Остальные стали хихикать. Чтобы снять напряжение. Вскоре они уже выкрикивали скабрезные комментарии. Нона была на взводе, как будто ей действительно доставляло удовольствие заводить бедного старика.

Наконец мне удалось увести Нону так, чтобы это не выглядело ссорой. Мы вышли на улицу, и я принялся на нее орать. Нона посмотрела на меня как на придурка, спросила: в чем дело, мы ведь получили щедрые чаевые, разве не так? Я понял, что говорить с ней бесполезно, и не стал настаивать. Мы выехали на шоссе. Я гнал быстро, поскольку мне хотелось побыстрее избавиться от Ноны. И тут вдруг я почувствовал, как она расстегивает мне ширинку. Не успел я опомниться, как мой член уже был снаружи и Нона взяла его в рот. Мы мчимся под семьдесят, а она сосет мой член и требует, чтобы я признался, как мне хорошо. Я ничего не мог поделать, только молился, как бы нас не остановил дорожный патруль – для меня это был бы полный конец. Я просил Нону остановиться, но она не отпускала меня до тех пор, пока я не кончил.

На следующий день я пожаловался Рэмбо, заявил, что впредь никогда не буду работать с Ноной. Та только рассмеялась, сказала, что Нона будет классно смотреться в кино. Затем я узнал, что Нона уволилась, просто ушла, не сказав ни слова.

Рассказ заставил Кармайкла вспотеть. Извинившись, он сходил в ванную, вернулся причесанным и пахнущим лосьоном после бритья. Не успел он сесть, как Майло уже снова начал задавать вопросы:

– У тебя есть какие-либо мысли относительно того, куда Нона уехала?

Кармайкл молча покачал головой.

– Она рассказывала о себе что-либо личное?

– Нет. В ней не было ничего личного. Всё на поверхности.

– Никаких намеков на то, куда она могла направиться?

– Нона даже не говорила, откуда приехала. Как я уже сказал, мы участвовали в трех или четырех сценках, после чего расстались.

– Как Нона вышла на «Адама и Еву»?

– Без понятия. Все попадают сюда по-разному. Рэмбо сама позвонила мне, увидев мое выступление в «Ланселоте». Кто-то узнаёт о фирме от своих знакомых. Рэмбо размещает рекламу в подпольных газетах. Соискателей больше, чем ей требуется.

– Ну хорошо, Дуг, – сказал наконец Майло, вставая, – надеюсь, ты был с нами искренен.

– Честное слово, детектив. Пожалуйста, не втягивайте меня в это дело.

– Я сделаю все возможное.

Мы вышли. Сев в машину, Майло связался с диспетчерской. Никаких важных сообщений не было.

– Итак, какой диагноз в отношении Пляжного мальчика? – спросил он.

– Экспромтом? Проблемы личности, возможно, самолюбование.

– Что это значит?

– У него низкая самооценка, что выражается в одержимом увлечении собственной персоной: мышцы, витамины, постоянное внимание к своему телу.

– По-моему, то же самое можно сказать про половину Лос-Анджелеса, – проворчал Майло, включая зажигание.

Когда мы отъезжали, из дома вышел Кармайкл, в плавках, с доской для серфинга, полотенцем и лосьоном для загара. Увидев нас, он улыбнулся, помахал рукой и направился на пляж.

* * *

Майло остановился у входа в Западную педиатрическую клинику под запрещающим знаком.

– Ненавижу больницы, – сказал он, когда мы вошли в лифт и поднялись на пятый этаж.

Потребовалось какое-то время, чтобы найти Валькруа. Как выяснилось, он осматривал пациента, и нам пришлось подождать его в маленьком зале для совещаний рядом с ординаторской.