– Я тоже больше не буду любить Подземье! – пообещал Вадюша. – Мы поднялись в город, отжали железную дверь и спустились через вентиляционную шахту. Метров триста пришлось ползти на животе. У Меркурия был с собой фонарь. Мы пробились в шныровский тоннель, и тут стали происходить непонятные вещи… Эх, надо было сразу вернуться!

– Вы что-нибудь чувствовали? – быстро спросила Кавалерия.

– Ощущение болота: затхлость, гниль, наплывы жутких мыслей. Ну а потом мы попали в ловушку. Все произошло мгновенно. Думаю, мы замкнули ее на себя, и она исчезла. Ловушка была одноразовая, – с досадой сказал Вадюша.

Кавалерия присела на корточки, оказавшись на одном уровне с Вадюшей. От Сашки ее отделял стеллаж, доверху заставленный ящиками.

– Болото под Москвой? Такого не может быть! Чтобы попасть в болото, надо нырнуть!

Вадюша ножом тронул отогнутую крышку банки. Жесть издала смазанный струнный звук.

– А у меня другое из головы не идет. Тоннели первошныров выглядят заброшенными, но не совсем. Кто-то там регулярно бывает, – сказал он.

У любящих людей обиды друг на друга тоже случаются. Только они мгновенно перегорают в огне любви. Чем она ярче, тем любая обида мизернее. Что значит для огромного пылающего костра стакан воды? А для хилого костра он может быть губителен.

Из дневника невернувшегося шныра

Бутерброд посмотрел на Ула укоризненным колбасным зраком. Ул посмотрел на него и сунул в сумку. Здесь, на двушке, есть обычно не хотелось. Только пить. Все равно болото на обратном пути вытряхнет из тебя все, что возможно. Так что лучше уж с едой вообще не связываться.

Ул просто лежал на траве и отдыхал. Отточенная, как ятаган, саперка, резавшая землю как масло, была воткнута в глинистый склон у ручья.

Это был первый нырок, когда Ул отдыхал. Смотрел в небо. Там, в Подмосковье, была зима, то холод, то сырость и грязь, а тут все зеленое, и теплый ветерок касается лица. Не верится, что такое возможно.

Здесь, на двушке, у Ула всегда возникало ощущение сверхреальности. Он не пытался сформулировать его для себя как понятие – принимал как данность. Мир здесь имел особенную плотность, весомость, бессмертие, и они возрастали тем больше, чем дальше шныр прорывался от границы к центру двушки. Даже здесь, относительно недалеко, всего лишь у первой гряды, предметы, принесенные Улом из человеческого мира, – сумка, саперка, холщовый пакет с бутербродами (полиэтиленовый сразу бы расплавился) – казались менее реальными, чем трава, земля, деревья, небо. Осязаемыми, вполне настоящими, но все равно какими-то не такими, неплотными, фальшивыми. Двушка не выталкивала их, но ясно подчеркивала их чужеродность.

Аза – это был первый ее нырок после болезни – благодарно паслась рядом. Все же Ул стреножил ее и надел на крылья фиксирующий ремень. На двушке Аза может перестать в нем нуждаться. Это ее мир. Здесь нет гиел, болезней, изгородей из ржавой колючки, тесного денника. А ведь Азе скоро придется возвращаться туда, где всего этого предостаточно.

Неподалеку синели Скалы Подковы. Сегодняшнюю закладку он будет искать там. Нырок был рядовым. Ул не ожидал сюрпризов. Мальчик шести лет не различает запахов, не чувствует вкуса и температуры. Недавно залпом выпил кипяток, обжег пищевод. Сейчас в больнице. Нужна алая закладка, любая – подойдет даже слабая: ягода, гриб, плод, цветок, мох. Неважно, что попадется первым. Ул любил алые закладки. Нет такой дотошной возни, как с синими. Взял – и в сумку.

Ул решил, что часик поваляется – пускай Аза попасется на хорошей траве, – а потом полетит к Скалам Подковы. А то в ШНыре что ее ждет? Три строительные каски овса и порция сена, которое из-за сырой погоды невозможно толком просушить.

Ул лежал и думал о Яре. Последние дни она какая-то странная. Вроде и ласковая, и все время с ним, но в ней что-то отрешенное, чужое. Сегодня перед нырком Ул случайно поймал на себе ее взгляд. Испытующий, острый. Страшно, когда на тебя так смотрит человек, который давно тебя знает и который соединен с тобой навеки.

А вчера Яра неожиданно ударила Бинта. Конечно, Бинт не сахар. И хитрит, и работать не желает, и хватить исподтишка может, но все же раньше Яра руку на него никогда не поднимала. Правда, она быстро успокоилась, а Бинт и удивиться толком не успел. Ну оно и понятно. Бинтяра не Аза – его шлепком не обидишь. Его надо лопатой обижать.

Ул задремал. Спал он не особенно долго, едва ли больше получаса. Двушка не позволяет расслабляться. Отдохнуть – да, но никакой лени или провисания. Ул вытер со лба пот. Что такое? А, ясно! Это такой тонкий намек, что пора отправляться к гряде. Ул послушно встал и внезапно ощутил, как защемило сердце. В сознании была ясность, которая наступает только сразу после сна и потом исчезает, вытесненная дневной суетой, одебелевшая от еды и случайных псевдоважных забот.

Он повернул лицо к ветру и почувствовал, как тот шевелит ему волосы. Ул понял, что даже во сне думал о Яре. Только мысли эти ушли в сон, как уходит под землю река, чтобы вынырнуть потом из земли в другом месте. И это будет та же река, но уже процеженная глиной и очищенная песком. Так прояснились и мысли Ула.

– Если Яра не выдержит испытания, пусть я один все понесу! Пожалуйста!.. А потом и она… когда-нибудь. А пока пусть я! – попросил он.

Слова эти вырвались сами. Непонятно кому адресованные, они оторвались от самого сердца, будто вывернувшегося наизнанку. И в бесконечной краткости прозрения Ул понял, что услышан. Несколько секунд спустя он ни о чем уже не помнил.

Фыркая, как лошадь, умылся в ручье, потом подхватил саперку и побежал к Азе. Хватит! И так много времени потеряно: пора искать алую закладку.

* * *

Змейка прорастала в Яре постепенно. Первые дни Яра носила ее как браслет. Если змейка и вползала под кожу, то не чаще, чем Яра сама прибегала к ее услугам. Она была вкрадчива, тиха, незаметна, как приживалка, которая не стала пока своей в доме и потому осторожничает. Вскоре Яра принимала помощь змейки как нечто само собой разумеющееся.

Зачем вопить через всю столовую, узнавая у Насты, расковала ли она Лану? Достаточно на мгновение скользнуть к Насте в сознание, и ответ будет получен мгновенно. Если же не расковала – достаточно немного изменить течение мыслей Насты (подкинуть один-два внешне случайных образа), и она умчится расковывать посреди ужина, в то время как в разговоре ее надо уламывать часа два, и то результат сомнителен.

Никогда в жизни у Яры не было столько друзей. Она всегда немного дичилась людей, а тут вдруг к каждому ей подсказали верный ключик. Оказалось, чтобы люди тебя любили, долгих речей не надо. Достаточно нескольких ключевых слов или прикосновения. Одному взъерошить волосы, другого, затюканного, обнять, третьему крикнуть: «Швеция победила 3:2!» («Ух! Откуда змейка знает счет?»), а у серой, незаметной, чуть злобненькой девочки похвалить прическу.